Я просто думал про моего друга. Я представлял его таким, как раньше. Живым и здоровым.

Это и было лечением. И оно казалось эффективным. По крайней мере, Вик шевельнулся и подтянул лапы. Я уже приготовился схватить его зубами за шкирку и хорошенько встряхнуть, как вдруг в следующее мгновение что-то изменилось.

Ворон Карл подпрыгнул от неожиданности на своем насесте.

Передо мной лежал человек… ну как человек – все тот же мальчишка, которого я знал, светловолосый, встрепанный и в перепачканной кровью одежде. Его внезапно выбросило в человеческий облик, но он остался в волчьем времени. Я знал, что такое бывает, и такое бывало со мной самим, но сейчас-то я был волком.

Еще никогда я не смотрел на это превращение волчьими глазами. Я даже испугался немного. Я еще больше испугался, когда подумал, что Вик сейчас откроет глаза – и что же он увидит? Волчью морду возле самой шеи? Будь я человеком, это было бы не лучшим воспоминанием в моей жизни.

Но он по-прежнему лежал и не двигался. Дыхание было неровным.

Я помедлил. Ткнул носом в его шею – та еще кровоточила, и вдобавок рана под ключицей, там, где ворот рубашки был разорван, тоже казалась опасной.

Подумав, я взялся зубами за воротник и разорвал рубашку еще дальше. Потом стянул ее совсем. Теперь я видел все его раны. Даже старые, что давно зажили. Я удивился: длинный кривой шрам тянулся у Вика поперек груди, будто кто-то хотел вырезать у него сердце – но не сумел. Раньше я его не видел. Но я не стал размышлять об этом.

Я высунул язык.

Человеческая кровь имела тот же вкус, что и волчья. Было бы странно, если бы оказалось иначе. Но информация, которую я получал теперь, изменилась. Это можно было назвать открытием, но я не был уверен, что получу за это Нобелевскую премию.

Итак, я мог считывать данные про Вика-человека, и эти данные мне не нравились. Я мог видеть (как бы это объяснить понятнее?) работоспособность всех его систем. И выходило, что их ресурс на исходе.

Энергия заканчивалась. Кажется, об этом говорил Феликс? Жизненные силы его покидали, и я ничего не мог с этим сделать.

Медленный волк не мог стать человеком.

Стоило мне это понять, и картинка как будто замигала перед моими глазами. Еще одно мгновение – и тело Вика снова было волчьим. Он еще дышал, но больше не открывал глаз.

Это могло означать только одно. Волк-изгнанник – и мой лучший друг, добрый парень по имени Вик, и он же – непонятный Зигфрид из таинственного Альвхейма, – умирал. Когда «медленный волк» умирает, он так и остается в волчьем теле. Поэтому люди не обращают внимания на его смерть. Мало ли сбитых зверей валяется на обочине.

Кажется, ворон Карл тоже не мог на это смотреть.

– Пр-рочь, – скомандовал он самому себе. Подпрыгнул, захлопал крыльями и вылетел в окошко.

Мне ничего не оставалось, кроме как… Волки делают так всегда, когда не знают, что делать. Мне ничего другого не оставалось, как поднять морду к небу – то есть к окошку прицепа – и тоскливо завыть на луну.

Я бы не смог описать словами свою песню. Может быть, кто-нибудь другой сделал бы это лучше. Я могу только рассказать, о чем я думал, когда пел – да и то неточно. Язык людей прекрасно объясняет то, почему тебе горько и больно. Но он не передает твою боль.

«Вик не мог никого убивать, – кажется, думал я. – Почему же теперь он умирает? Разве добро – это слабость?»

Не знаю, ждал ли я ответа. Ответа и не было. Подтаявшая с одного бока луна висела в темноте, безмолвная. Даже фонари на мачтах не горели – ведь включить их было некому.

«Он спас меня, а я не могу спасти его, – думал я. – Почему наш мир устроен так несправедливо?»

Никто не отвечал. Никто не откликался. Никто не спешил мне на помощь. Мироздание угрюмо молчало. Только за окошком становилось все темней и темней, и даже розовые кусты казались увядшими.

«Он умирает, а я живу, – думал я дальше. – Но я не хочу, чтобы так было. Я хочу, чтобы он жил. Я…»

Я не смог договорить. Моя песня прервалась. Мой язык как будто вдруг распух и застрял между волчьих зубов.

«Я… готов…» – начал я снова.

Нет. Я не был готов. Я не был готов сказать те слова, которые сказал когда-то Вик для меня. Черт! У меня не получалось. Я не готов был умереть. Я не хотел умирать. Я боялся.

Он же мой лучший друг, думал я. Я радуюсь, когда я его вижу. И он тоже. Я никогда не врал ему.

И он мне тоже. Вот черт! Я и сейчас не могу соврать ему, да и себе не могу соврать. Я не готов отдать свою жизнь за него. Я чертов трус. Я предатель.

Стать предателем можно всего лишь однажды. Но уже навечно.