— П-ммм-а-му-и ци, — силясь хоть как-то произнести звуки, лишь нечленораздельно промычал сегун Иэсигэ.

— Сегун сказал, что с пришлыми нужно договариваться, иначе между нашими островами скоро не будет возможности ни для торговли, ни для управления, — разъяснил слова господина секретарь Ока Тадамицу.

Иэсигэ не противоречил своему секретарю, он уже привык, что Ока трактует любое мычание сегуна так, как этого хочется тому. Ока Тадамицу всем говорит, что только он понимает несвязную речь своего господина. Иногда Иэсигэ, чтобы от него быстрее отстали, просто мычал. Все равно толком сказать не может, так чего уже и напрягаться.

Сегодня же Ока Тадамицу даже не просил своего господина отвлечься от игры сеги, нашел Иэсигэ достойного противника в игре, увлекая господина, а сам проводил собрание правителей наиболее важных дайме.

— Может, господин что-то иное сказал? Это же невозможно, чтобы пустить христиан на наши земли! Нужно ли напоминать, сколько достойных самураев погибло во время христианского восстания? — высказался Мацумаэ Такахиро, представитель клана Мацумаэ.

— Роду Мацумаэ нельзя терять свой дайме, иначе у клана не станет земли вообще, — Ока Тадамицу склонился над сегуном, который что-то промычал. — Мы можем дать еще воинов роду Мацумаэ, но это не решит проблему, так как не сами айны воюют, а те, кто хочет их поработить. Кто пойдет воевать за Мацумаэ?

Все молчали. Сегун мог поднять на войну все кланы по своей воле, но это, наверняка, вызвало бы восстание. Однако реагировать на вызов нужно. Дело было не только в острове Эдзо и клане Мацумаэ, проблема крылась в ином: отдав один остров, завоеватели высадятся на другой. Или же перекроют все сообщение между дайме единой Японии.

— Мы можем предложить христианам один порт, как когда-то португальцам. Будем торговать, но с запретом ставить свои церкви и говорить о христианском учении, — высказал здравую мысль Иэясу Такэноя, один из знатнейших по положению среди присутствующих, имеющий право в некоторых обстоятельствах претендовать на власть сегуна.

— Но Эдзо? Этот остров должен быть у нашего клана! — продолжал противостоять Такахиро Мацумаэ.

— Ваш род некогда претендовал только на эксклюзивную торговлю с айнами, но вы решили взять и их земли. Никто не стал вас осуждать тогда, никто не забирает у вас право торговать с пришлыми и сейчас. Вот вы и займитесь организаций на своей последней фактории порта, чтобы торговать с пришлыми, вам и договариваться, — сказал секретарь, даже не удосужившись сделать вид, что слушает сегуна.

Все понимали, что остров Эдзо для Японии потерян. Пришлые были числом более полутысячи, да и айны все лучше сражались, осваивая огнестрельное оружие. Редко у какого из дайме было более двух сотен самураев, ну и еще три сотни слуг. И это у богатого дайме! Собрать по всей Японии пятнадцать-двадцать тысяч самураев, было возможно, но переправить их на нужный остров было бы крайне сложно. Кораблей у пришлых немного, но каждый способен разбить десятки джонок, которыми пользовались японцы.

Ока Тадамицу считал, что отставание Японии набирает обороты, о чем красноречиво говорит поражение японских отрядов. Больше тысячи самураев из клана Мацумаэ и присланных сегуном сложили свои головы в противостоянии с пришлыми, не посрамив чести родов, но и не приобретя победы.

Нужно, как это было и в шестнадцатом веке, принять от европейцев лучшее, но не потерять свое лицо, культуру, цивилизацию.

*………… *………*

Ропша. Петербург.

25 декабря 1751 года

Хотел я отпраздновать Новый год, так сказать, семьей. А вот и не знаю, как именно сказать, ну не семья же мне Иоанна и ее отец. Вместе с тем, хотел побыть с ними, там, где было уютно и беззаботно.

Однако Рождество является праздником, в некотором смысле, общественным. Нужно отстоять службу, обязательно показаться подданным, дать прием. И все это было, кроме только балов. И отговориться можно было вполне себе логично: «Тетушка болеет, какие тут празднества, лучше помолюсь за ее выздоровление!». Ну, а Новый год в этом времени более спокойный праздник, пусть мой славный дед так усердно его насаждал.

Вечером 25 декабря я приехал в Ропшу, как делал это уже довольно часто. Иоанна была уже на начале восьмого месяца, живот изрядно вырос, но в целом будущая мама чувствовала себя хорошо. Пришлось Ивана Антоновича Кашина подключить к сопровождению будущей мамы и ребенка. Он уже и так секретоноситель, учитывая, что все еще никак не признается, эти самые секреты он хранить умеет.

Я отправлялся в Ропшу всегда под предлогом тренировок. И действительно тренировался. Особенно жестко я стал себя нагружать, когда Иван Антонович намекнул, что Иоанне противопоказана близость. Вот и получалось приехать, поговорить, словить на себе осуждающий взгляд почти что тестя, а после — на пробежку с последующими отработками ухваток, коли подлому бою тренируюсь, или комбинаций, если фехтую.

Отношение ко мне со стороны Ивана Бранковича Шевича было странным. Он не перечил, держал себя почтенно и не забывал величать «высочествами», но его взгляд… он явно осуждал нашу связь, злился, но молчал, лишь иногда позволяя себе то обреченно вздохнуть, то махнуть от бессилья рукой. Иоанна же была счастлива и, наверняка, проводила со своим отцом разъяснительные беседы.

Чего хотелось мне? Душевного спокойствия и не отвлекаться на дела сердечные. Уже закручиваются очень важные для России события, и мне необходима максимальная концентрация. Нельзя упустить нити правления из своих рук, нужно вовремя лупцевать по шаловливым лапкам иных, кто хочет подергать за эти ниточки.