Бледные руки потянулись к лицу и из груди вырвался вопль, который не могло издать живое существо. Он должен был разорвать грудную клетку, разрушить стены и все, что лежало за ними.

Виктория отскочила в сторону, дрожа всем телом и задыхаясь. Рядом что-то застучало, а она тряслась, не в силах справиться с собой. Вопль еще стоял в ушах. Она закрыла их, но все равно продолжала слышать крик. Лишь раздавшийся рядом знакомый голос вывел ее из оцепенения.

– Что здесь случилось? – Гуго выглядел напуганным и трезвым.

Она не могла ответить, казалось, откроет рот – и вновь раздастся этот вопль. С трудом повернувшись туда, где лежали трупы детей, она увидела лишь привычные груды хлама. Ничего, что напомнило бы о старых стенах.

Дрожь в теле затихала, кажется, все это было лишь кошмаром, хотя она видела их там, на столе, чувствовала ужас, отчаяние, превратившееся в крик.

– Мне надо отдохнуть.

Ее еще потряхивало, ноги дрожали, так что пришлось придерживаться за стену. Пыльное кресло показалось спасением. Виктория медленно дышала, приходя в себя.

Гуго держался поодаль, побледнев и все время дергая себя за кисточку длинного одеяния. Очередной халат напоминал южные мотивы герцогства Монфор.

Виктории хотелось сказать что-то успокаивающее, но слов не находилось. Она и сама замерла, будто ее поместили внутрь ледяной глыбы. Она никогда не умела играть на клавесине.

– Это все из-за паршивого амевана, да?

– Не называй его так! – она сама не ожидала, что так резко отреагирует. Руки еще дрожали. И та, что была обработана Имвой. Виктория больше не чувствовала боли, но точно знала, что шрам останется на коже на всю жизнь. Благодаря вспышке чувств она ощутила, как разливающееся тепло понемногу спасало от могильного холода. Дрожь отступала, но ей все равно хотелось согреться. – У тебя еще осталось вино?

Гуго кивнул и вернулся с бутылкой и парой бокалов. Поставил их на столик и, на секунду задумавшись, сел рядом. За это Виктория была ему благодарна. Налив себе вина почти до самых краев бокала, она жадно выпила, чуть не поперхнувшись. Нежный аромат растекался по горлу, возвращая ее к жизни. Портной молча налил вина себе и аккуратно отпил.

– Хорошее вино, – сказала она.

– Должны же оставаться у меня какие-то радости жизни.

Виктория еще немного молча посидела, успокаиваясь.

– Имва тут ни при чем.

– Но это он залез тебе в голову! Ты не видела выползающие корни из земли, цепляющие твой лоб, а я видел. Боги запретили обращаться к магии, и неспроста.

– До того, как он залез в мою голову, было хуже, – Виктория сделала еще один глоток, вспоминая, как могла очутиться в самом неподходящем месте. – Ты когда-нибудь просыпался в церкви с горой трупов и даже не знал, когда ты очнулся в прошлый раз? После помощи Имвы ко мне вернулась часть памяти и способность контролировать свое тело.

– Как знать, что он засунул тебе туда.

– Думаю, он пытался помочь. Он хороший, просто неуверенный. Я не знаю амеванов, но он точно не такой, какими их изображают. Сегодня ночью он сбежал и освободил еще одного. Мы не знали, думали, с Имвой что-то случилось. Антар вспомнил, что он завелся из-за цветка в магазине, а потом мы услышали крик петуха. Тот, второй, – она вздрогнула и сделала еще один глоток. – Он был иной. Как… как мятежный дух леса. Мститель. Он хотел напасть на нас, а Имва столкнул его. Мы оказались для него важнее того амевана из клетки, понимаешь?

Виктория не была уверена, что Гуго поймет. Его там не было, а людской страх перед амеванами был слишком силен. Она и сама боялась, но ее испуг всегда был смешан с любопытством. Кто они? Как живут? Как творят магию? Любопытство жило в каждой частичке ее тела и если покидало, то ненадолго.

Антар и Имва уверяли, что она и сама способна управляться с магией, но это не было правдой. В Виктории ничего не изменилось, она была все той же. Каждый раз магией управлял кто-то другой. Наверное, тот, с бледными руками. Виктория снова увидела перед собой мертвых детей и закрыла глаза.

– И где парнишка теперь?

– Сбежал. Он был в шоке. Убил сородича. Не намеренно, я думаю. Мы искали всю ночь, но так и не нашли его.

Гуго помолчал и тоже выпил вина, потом налил себе еще.

– Очень мило, что ты переживаешь за него. Я не издеваюсь. Все эти годы мы все были так злы друг на друга, на судьбу, что, кажется, разучились сопереживать. Один мой близкий человек говорил, что сопереживание – это то, что делает нас людьми.

– Звучит разумно.

– Да, наверное. Только иногда сопереживания становится слишком много. Сердце растет, пытается все охватить, обо всех подумать. Когда все время думаешь о других, сил на себя уже не остается, а потом пуф – и все.