Зачем он снова возник в моей жизни? Зачем раз за разом все чаще напоминает мне о себе и о нас прошлых?! Почему мне так больно и как вновь научиться быть холоднокровной, когда больше всего на свете, хочется лежать на полу в позе эмбриона и выть от боли вместе с безысходностью?!

Я резко останавливаюсь посреди тротуара, чтобы перевести дыхание. Часто моргаю, в попытках прогнать дрожащие на ресницах непрошенные слезы, где-то на границе сознания, будто сквозь слой ваты, слыша возмущенное фырканье прохожих, которым теперь приходится меня обходить.

— Караул! Держи вора!

Громогласный женский крик заставляет меня очнуться. А следом, словно маленький вихрь из близлежащей булочной вылетает мальчонка, врезаясь прямиком в меня.

Да только и это стечение обстоятельств, абсолютно не становится для него помехой. Отряхнувшись подобно мокрому воробушку, он еще теснее прижимает к себе буханку обычного темного хлеба и снова срывается бежать, подальше от разъяренной продавщицы.

Я будто каменею. Сердце пропускает удар: один, второй, а потом снова начинает в приступе бешеной тахикардии. И в памяти каленным железом отпечатываются большие испуганные синие глаза мальчика. Точно такие же, как были у моего Саши…

Это было проведение. Тот самый шанс на жизнь, который я отчаянно молила на могиле сына. Иначе как объяснить появления ребенка именно в тот момент, когда силы совершенно покинули меня, я не знала.

— Сколько он должен? — голосовые связки не хотели поддаваться, поэтому мой вопрос больше был похож на набор каких-то невнятных звуков и букв.

— Что? — запыхавшаяся женщина, оттерла ладошки о белый фартук, завязанный на её округлой талии и уставилась на меня, нахмурив темные кустистые брови.

— Сколько он должен за хлеб? Я заплачу.

— Ваш что ли? — подозрительно протянула женщина, но сумму все же назвала, грозно наблюдая за тем, как я копошусь в сумке в поисках кошелька.

— Мой, — кивнула, вытаскивая купюру большего номинала, чем стоимость украденного хлеба.

— Воспитывать детей надо, дамочка, — продавщица вырывает у меня из рук деньги, окидывая мою фигуру осуждающим взглядом и покачав головой, идет прочь, бубня себе под нос про неблагополучных мамаш, которыми почему-то не интересуются органы опеки.

Я оглядываюсь в поисках своего беглеца, но ребенок давно затерялся в толпе снующих людей, вместе со своей добычей. И где искать его я даже не представляла.

Улица оживленная, дворов, где можно спрятаться, тоже уйма. А дитя явно было голодное, судя по тому с какой нежность он прижимал к груди эту несчастную копеечную булку хлеба и убежал он вероятнее всего недалеко, чтобы как можно скорее иметь возможность утолить свои потребности.

Прохожу немного вперед, заворачиваю за угол в подворотню, огибаю жилой дом и утыкаюсь в аварийное здание, которое давным-давно подлежало сносу, но у местных властей так и не дошли руки стереть его с лица земли.

Мысли путаются, от чего голова неумолимо начинает гудеть, вызывая ноющую боль в затылке. Но вопреки этому, сжимая кулаки, я продолжала идти.

Ступая по разбитым ступенькам бывшего многоквартирного дома, я мысленно молилась, чтобы мои догадки оказались правильными, и беглец прятался именно здесь. Что будет дальше, когда ребенок будет найден, я предпочитала не загадывать.

Заброшенное здание навевало ужас. Тут и там валялись старые детские игрушки, стены пестрели граффити и матерными словами. То и дело я подворачивала ноги, спотыкалась, огибая самые, как мне казалось, опасные участки. В воздухе пахло испражнениями, а на ступеньках и вовсе обитала мумия усопшей кошки, больше напоминающая тряпочку, чем когда-то бывшее живое существо.

Я обхватила себя руками и закусила губу, чтобы невольно не запищать от испытываемого ужаса. Место явно хранило в себе далеко не миролюбивые воспоминания и лишь страх, что я не найду ребенка, гнал меня дальше, невзирая на подозрительные шорохи и писк хозяйничающий по углам крыс и мышей.

— Ты кто? — детский голосок впечатался мне прямиком в спину, заставляя тело вздрогнуть от неожиданности.

Медленно обернувшись, чтобы не напугать мальчика своим ошалевшим видом, я облизала пересохшие вмиг губы и вперилась в него взглядом.

Ему было не больше семи лет. Столько же бы исполнилось Саше в этом году. И кожа его имела более темный оттенок, чем у моего сына, хотя возможно решающим был слой грязи и пыли не лице ребенка. А еще у него был шрам на лбу. Точно такой же как был у моего, но отраженный зеркально.

Ноги подкосились. Я уперлась ладонью в стену, чтобы окончательно не свалиться на грязный пол и смотрела, смотрела, смотрела…Любовалась каждой его черточкой, каждой родинкой, каждым пятнышком на чумазом лице. Словно вернулась в прошлое и видела в нем своего сыночка.