Несмотря на блокаду, мы, дети, пошли учиться в школу на Ивановскую улицу. Когда возле школы взорвалась бомба, занятия отменили. Мы, ребята, помогали взрослым, чем могли. Дежурили на чердаках, помогали ловить ракетчиков.

Однажды, соседки пришла к маме и сказала, что в госпитале много раненых ополченцев. Мама поехала в госпиталь и нашла отца. Он был ранен и лежал там. Она привезла его домой, и он был у нас, пока не поправился. Спал он у нас на плите. На самом теплом месте.

После этого он ушел в часть, которая стояла в селе Рыбацком. Мы ходили в Рыбацкое навещали его там, пока их не отправили на фронт..

В конце 1942 года я устроился учеником монтера на 5-ю ГЭС и стал там работать. Ходили на работу пешком. Это почти 8 километров.

Когда я пришел в цех меня коллектив встретил очень радушно. Бригада наша состояла из 7-ми человек. В ней были спайщик Осин Борис. Михайлов Виктор и другие товарищи. Через полгода я работал дежурным монтером. У нас на телефонной станции работало 9 телефонисток. Они тоже работали в смену.

При артобстрелах и бомбежках часто выходили кабели из строя, и нам приходилось их восстанавливать. Мы очень старались. Однажды после очередного ремонта кабеля, мы устроились в траншею отдыхать. Мастер Попов увидел, что мы там находимся и сказал чтобы мы шли в район станции. Когда мы оттуда ушли, в эту траншею попал снаряд, а мы все остались живы.

После этого меня направили к мастеру Китаеву на аккумуляторные дела и обслуживание электрочасов. Меня послали в Ленэнерго, где я проходил курс обучения. Там были хорошие мастера.

Еще мы занимались зарядкой аккумуляторов. Около станции стояла зенитная батарея, для которой мы заряжали аккумуляторы для приборов. Я часто ходил на эту батарею и носил туда аккумуляторы, где меня подкармливали.

Кроме того, к станции подходили подводные лодки, где мы тоже заряжали аккумуляторы. Мы часто ходили на задний склад, на погрузку торфа, где нам давали стахановские талоны на питание. Еще мы ходили в совхоз «Красный Октябрь» и там помогали совхозникам.

Однажды нас вызвали в комитет комсомола и спросили, кто умеет работать на веслах. У моего деда была лодка, и я умел управлять лодкой. Мы думали, что нас возьмут на флот. Но нам предложили ловить рыбу – корюшку. И мы ловили для рабочих станции.

5 –я ГЭС

Станцию часто бомбили. Это была единственная станция, которая работала на торфе. Некоторые снаряды попадали в Неву. После бомбежки вся Нева была белая от рыбы.

На станции работали люди – герои, чтобы давать электроэнергию для города. Они работали по 12 часов. Как известно, станция была построена еще до войны немецкими инженерами и немцы знали все ее объекты. Частые обстрелы не давали нам работать. Несколько снарядов попали в котельную и в машинный зал. А один снаряд попал в пульт управления.

Когда были сброшены две авиабомбы весом каждая по одной тонне, станция остановилась.

Приехала комиссия и определила, что есть трещины фасада станции. Приезжал сам Жданов и было принято решение станцию запустить! И мы продолжали работу.

Конечно, я медсестрой быть не собиралась. Певицей хотела стать и способности, говорят, были большие. Голос, внешность… Но, ведь – лишенка. Папа – священник, да еще из казаков. «Лишенные прав, чуждый элемент». Ни учиться, ни работать. Все двери закрыты.

Боря – брат Сталину письмо написал. Это отдельная история. Так его служить в армию взяли, в училище военное попал. Но, он 1904 года рождения – успел гимназию закончить. А я на пять лет моложе, меня уже отовсюду выгоняли. Чуждые. Вот интересно: уголовники назывались – «социально близкие». А интеллигенция, духовного звания, дворянство, купцы, казаки – «чуждые»… Ну, в общем, так то оно, в сущности, и было.

В двадцатом году в станице – голод. Привезли американскую помощь. Американец к нам в школу приехал – розовый такой, в очках. Добрый – предобрый, видать. Глазками близорукими под очечками помаргивает. Ну, как Пьер Безухов. Толстый такой, большой.

Увидел меня – заморыша, за руку взял, к сундукам своим подвел. Выбрал самое красивое платье – голубое с лентой, как раз мне под цвет глаз. Велел мои лохмотья скинуть. А у меня одежка – из занавески сшитая. Крестная соорудила. Велел новое платье надеть. Оно мне как раз, как влитое. И шло очень. Американец все ахал да приговаривал: «Гуд, Гуд, Вери гуд». И ручкой на прощанье помахал: «Мол, иди домой обрадуй папу с мамой».

Квартала от школы не отошла – догоняет меня десятиклассник – комсомолец.

– Снимай! Это не вам буржуям недорезанным. Лишенцам! Это пролетарским детям!

Прямо тут, на улице, и раздел. Хорошо я свое платьишко не выбросила – домой несла, мало ли, мол, пригодится, так было бы во что переодеться. А то бы так в панталошках самоделковых, по улице бы и сверкала. Казачка! Дочь священника!

Я даже не плакала. Только с неделю у меня глаза горели, будто их наждаком натерли. Очень жалела, что меня папа с мамой в этом американском платье не увидели.

Так что, о том, чтобы петь – я только мечтала. В церкви пела, но ее закрыли. Потом в кружки хоровые ходила – выгоняли. В Москве в консерваторию отважилась – пошла. Спела – понравилась. Но музыкального образования нет. Нужно, сначала музыкальное училище кончить. А там как документы увидели, и слушать не стали… Лишенка.