И тут перекосило — меня. Это ж каким дегенератом надо быть? Представилось, как он нас ей нахваливает и друзьям своим — смотрите, какой я молодец, и детки у меня золотые! А потом все недоумевают: такая семья образцовая, а дети — сволочи неблагодарные!

— Я вижу как. Надо было Наташу взять, чтобы продемонстрировать следы его любви. Сестра в рванье ходит, а он джинсы вашей дочери покупает. Она ведь — только ваша, да? Не совместная? На меня посмотрите. — Я раскинул руки. — У меня новых вещей года три не было. Короче. Идем к телефону, ты ему позвонишь и вызовешь его сюда. И мы поговорим втроем. И не смотри так — подстрахуешь, чтобы он меня не убил.

И опять сова, и сказать ей нечего. Я добавил:

— Кстати, это в твоих интересах. Будет решаться вопрос твоего личного счастья. Потому что пока он там, моей ноги в квартире не будет, а уж сестры — и подавно. Поняла?

— Ты мне не тыкай. — И снова сталь в голосе.

Забылся, тыкать стал, это для подростка она тетушка, а для меня настоящего — совсем девчонка. О, эта мышь даст папане прикурить! В полнолуние она, наверное, превращается в удава. Другая бы уже на ее месте тряслась, этой словно все фиолетово, спокойна как танк. Я поднялся и сыронизировал:

— Он же, наверное, ищет нас… Ой, то есть незарегистрированный ствол! С ног сбился, ночь не спал. Так успокойте его!

Я поднялся и зашагал к двери.

— Ну? Идемте звонить. Только копеек дайте, а то нету у меня.

Я протянул руку. Она вложила монетки уже в коридоре. Алкаш, который выпал из комнаты, так и сидел у стены, а из-за приоткрытой двери доносился женский бас:

— Коля! Ко-оля! Есть че-нить попить?

Я сбежал по лестнице. Удивительно, но номер соседки, бабы Вали, на который звонили и просили позвать нас, когда случалось что-то срочное, я помнил до сих пор. Набрал его и сказал:

— Добрый вечер, теть Валь, это Павлик Мартынов. Извините за беспокойство, позовите, пожалуйста отца.

— Павлик? Ну слава богу! — В голосе доброй бабули проскользнула искренняя радость. — Подожди, сейчас.

Послышались ее торопливые шаги и скрип петель. Конечно же все соседи знали, что случилось. Бабка Тонька, что под дверью подслушивала, видела Наташино разбитое лицо и уже всем, наверное, растрепала, как мент дочку убивал. Эта бабка с отцом все время собачилась. Да что с отцом — со всеми.

Аня Лялина, зябко поеживаясь, стояла рядом и молчала. В трубке затарахтело, и знакомым голосом проорали:

— Пашка, мать твою! Где ты шляешься? — Дальше отец прошипел: — Урод малолетний! Я тебе покажу, как…

— Хранить дома незарегистрированный ствол? — холодно проговорил я.

— Щенок, на родителя руку…

— Ша, родитель! — прикрикнул я, косясь на отвесившую челюсть Анечку. — Остынь и послушай. Ствол у меня. Пока у меня. А может быть в ментовке. А у Наташки мы сняли побои, вот, думаю, писать заявление или не писать. Помнится ты что-то про Таранова говорил, который на твое место метит и ждет, когда оступишься. Тяжкие телесные — отличный повод.

Отец шумно засопел, но больше не угрожал.

— Чего ты хочешь? — процедил он сквозь зубы.

— Хочу, чтобы ты законсервировал агрессию и приехал к Лялиной. Я здесь. Поговорим, спокойно все обсудим. Не бойся, она не в заложниках, мы просто беседовали. Па, я предупреждаю: руки распустишь, хуже будет. Я уже не тот щенок, которого можно безнаказанно пинать.

Хотелось ввернуть про жестокое обращение с животными, но я вовремя вспомнил, что в девяностые всем было пофиг.

— Еду, — сказал отец и положил трубку.

— Такие дела, — развел руками я.

Ловушка захлопнулась. Папаня и не догадывается, что сейчас будет, ведь считает меня молокососом, а по факту я его и старше, и умнее. Не желая показывать свою истинную сущность перед Анечкой, он будет вести себя смирно и руки не распустит. Он умел казаться человеком, когда это выгодно. А уж я ситуацию использую на полную.

— Так и будем стоять здесь? — спросил я. — По-моему, лучше подождать в комнате.

Мы молча поднялись к ней, я уселся за стол, Анечка пошла готовить чай. В комнату заглянула Анжела, я помахал ей:

— Привет, сестренка! — Она пулей вылетела прочь.

Крупная Анжела выглядела скорее сестрой, чем дочерью. Интересно, во сколько Лялина родила? Если в восемнадцать, ей сейчас должно быть тридцать три.

Лялина вернулась с огромным подносом, поставила на стол фарфоровый чайник со сколом на носике, три разные чашки и блюдце с баранками.

— Я не желаю вам зла, правда, — сказал я примирительно. — Просто хочу жить спокойно.

Подождав, пока она усядется, я продолжил:

— Отец, наверное, рассказал, что он Наташу просто отшлепал за дело. А на самом деле у нее рассечение губы, разбит нос и гематома на пол-лица.