Шрифт:
Все это я знал наизусть, прочитав рукопись четыре раза, и теперь, побродив по коридору редакции, готов был вести разговор. Но я еще прогулялся до машинописного бюро, откуда негромко доносился частый стрекот, заглянул в ватерклозет и только после этого постучался в отдел.
Солнечные лучи, пересекающие небольшую комнату, были синими от табачного дыма. Двое сидевших на диване, увидев, что я вошел, торопливо собрали с колен листы, попрощались и ушли; я только и успел заметить, что у обоих уши были красные.
— Здравствуйте, — сказал я.
— Добрый день! Присаживайтесь… — сказал третий, он стоял возле стола, завязывая тесемки толстой красной папки. — Вы что-нибудь принесли или оставляли?..
— Да, — ответил я и назвал заглавие дедовской рукописи.
— А-а… Вы были у нас как-то, я помню…
— Месяца полтора назад.
— Помню, помню. Присаживайтесь.
Я сел на диван.
— Рукопись мы прочли — в целом она сделана на определенном уровне. До этого где-нибудь публиковались… как вас… Сергей?..
— Просто Серега, — сказал я. — К тому, что я делал, отношение у меня довольно скептическое.
— Хм-м, — сотрудник журнала закурил и посмотрел на меня с хорошей улыбкой. — Работаете, учитесь?
— Совмещаю то и другое.
— Ну ладно… Давайте, как говорится, ближе к делу. Насколько я помню, эту вещь вы написали, взяв за основу…
— Рассказы одного моего приятеля.
— Он следователь?
— Он был зэком.
— Понятно. Возможно, поэтому некоторые места, с профессиональной точки зрения, получились не совсем убедительными.
— Вы имеете в виду следовательскую точку зрения?
— Хотя бы… Взять эпизод преследования и гибели неизвестного. Вы уверены, что в таких случаях труп предается земле? А не доставляется в колонию для опознания другими лицами?
— Этого я не знаю…
— И если лейтенант решил замести следы, лицо убитого должно быть обезображено, а об этом ничего не сказано…
— Да. Но вы учитываете, что случай был не типичный? В колонию нагрянула комиссия, и начальство во избежание скандала могло не потребовать всех формальностей.
— Допустим… С этим можно согласиться, правда, с натяжкой. Но вот вся эта история подходит к концу. Лейтенант в Н-ске, он разыскал беглеца. Сумерки, пустынная речка, они спокойно разговаривают, все это неплохо, но потом лейтенант решает убить его. Рассчитанно, возле проруби. После выстрела в сердце он бросает убитого под лед. И это после того, как вы пишете, что он, лейтенант, не видел в нем потенциального преступника. Он пришел к выводу, что тот завязал окончательно и бесповоротно…
— Он убил его из-за страха. Что бы он ни делал после драмы на опушке, им руководил страх.
— Хорошо. Он уезжает на попутной, у него больше нет причин бояться разоблачения. И все-таки он на полпути, в полночь, когда ему чудится бой курантов, сходит с машины, углубляется в лес и больше не появляется.
— Да, в вашем пересказе получается детектив с дикими противоречиями…
— Кажется, я читал внимательно, я бы сказал, запоем…
— Но то, что вы говорите, только материя…
— Ну-ка, ну-ка!
— Когда настоящий бильярдист берет кий в руки, он не замечает, из какого материала сделаны шары, чем обито поле.
— Я вас понял, — сотрудник прикурил погасшую сигарету, забарабанил пальцами по столу.
— Может быть, вы не обратили внимания на то, что он думал в самом конце этого рассказа? — сказал я, мне нечего было терять, и мне казалось, что сотрудник умышленно разбирает рукопись так прямолинейно.
Но он не ответил мне. Дверь открылась, и пожилой человек усталым, хриплым голосом сказал сотруднику:
— Зайдите на минутку.
В отделе я остался один.
«…Теплый, с густым бензиновым перегаром воздух мягко обволакивал лейтенанта, старый грузовик плавно переваливался через снежные заносы. Подташнивало. Лейтенант рассчитывал, что выпитая с шофером бутылка водки, а пили-то без закуски, разморит, потянет в сон, однако ошибся. Внутреннее напряжение усиливалось, и мысли пронизывали мозг, как молнии непроглядную тьму, боль колотилась в висках, от нее невольно сжимались зубы и прерывалось дыхание.
Он убил его в течение одной минуты, и все это запечатлелось в памяти смутно, и когда лейтенант силился вспомнить, перед глазами носились лишь расплывчатые, неясные видения. Покорно идущий впереди человек, судорожный жест левой руки, которой он схватился за лоб, хотя выстрел был произведен в упор, в сердце. Остальное он не помнил совсем, очнулся, когда рядом затормозила машина, лязгнула дверца и шофер крикнул:
— Ты бы еще из-под колеса голосовал, чудак!»
Сотрудник вернулся, распахнул окно, и с улицы ворвался шум автомобилей, голоса, потянуло запахом сырого мела и газолина.
— Лейтенант подумал, что весь мир катится к пропасти, — сказал он, сощурив глаза в хитрой улыбке.
— Нет, он думал о собственном несовершенстве. Дух его поколебался, когда на опушке произошла ошибка. Случайную ошибку он превратил в преступление. После пережитого он ударился в мистику. Ему казалось, что над людьми витает некое всеобщее зло — из-за несовершенства он стал его орудием. Он начал думать, что двоих умертвил физически, а в сержанте и стрелке убил что-то бестелесное, когда сделал их сообщниками, и не сомневался, что они поступят, если приведется, так же малодушно и подло, как он на опушке…