Но пока — Игорь сильно нажал на слово «пока» и все же, изобразив подгулявшего мужика, погрозив пальцем, ровно бы свел предостережение к шутке — Еранцев ничего не должен давать в печать. Лучше все делать молчком. Не только по той причине, что Игорем Арцименевым уже создана и испытана подобная, хотя и не такая совершенная, как у Еранцева, установка, которую он покажет в действии завтра и будет в вечном долгу, если Еранцев подскажет, что и как можно дотянуть до принятия опытного образца в серийное производство. Ему, Игорю Арцименеву, если говорить откровенно, надо защитить диссертацию, стать заведующим отделом, тогда им — вместе с Еранцевым — сам черт не страшен.

Вести разговоры, будь они хоть какие, сложные или простые, Еранцев не умел, людей, изводящих ближнего своего болтовней, быстро высматривал и сторонился. И тут, выслушав Игоря, только вздохнул. Некоторое время он постоял перед Игорем, не помня себя, охваченный новым интересом: что это за установка и почему до сих пор Игорь ни единым намеком не дал о ней знать? Или она неудачна, или, в том случае, если Игорь решил из скромности сказать о ней не совсем лестно, очень добрая штука. Тогда ему ничего другого не остается, как радоваться.

Остаток ночи он возбужденно бодрствовал, воображение разожглось: может, и вправду Игорь скрывал от него чудо? Тогда почему не показал раньше, а как бы даже затаился и про себя назначил срок, когда можно будет открыться?

Невыспавшийся Еранцев шел в институт, чувствуя по всему одеревенелому телу озноб нетерпения. Только после того как Игорь завел его в приборный кабинет и с торжественной медлительностью — считай, исторический момент! — расчехлил установку, Еранцев расслабленно вздохнул. Даже беглого осмотра было достаточно, чтобы понять: радоваться нечему. Техника сложная, громоздкая. Отличалась она от предыдущего поколения наркозных установок в первую очередь тем, что производила впечатление внешним видом — чистая работа. Размерами она была тоже меньше прежних, и все-таки самое существенное — принцип действия и непригодность к использованию в нестационарных условиях — осталось без изменения.

Новинка — улучшенный, даже на вид надежный, с электронным табло автомат для дозировки ингаляционной смеси. Но сама смесь, «коктейль» — в состав его входили производные барбитуровой кислоты — применялся, чтобы добиться нужного сумеречного состояния оперируемых, в сочетании с охлаждением коры мозга. Еранцев зябко передернул плечами: не любил барбитураты — для полного наркоза приходилось вводить их без малого две трети смертельной дозы.

Еранцев уже прикинул про себя, сколько денег будет стоить серийное производство установки. Но, поймав настороженный, все понимающий взгляд Игоря, он промолчал.

После тех дней прошел, почитай, год. Игорь слово свое сдержал: договорился с директором какого-то заводишка об изготовлении опытного образца, послал туда надлежащие бумаги, техническую документацию.

К тому времени, когда в адрес отдела поступило три небольших ящика с надписью: «Осторожно, не кантовать», Игорь был в приподнятом расположении духа. Опыты, уже с людьми, а не с животными, как на первых порах, проходили один удачнее другого, близился срок защиты диссертации. Еранцев помогал ему.

Важно было, чтобы Игорь не узнал о ящиках, и так уже Еранцев у него в должниках, а тут… Нет, забрал потихоньку квитанции, в одиночку, без шумихи привез груз с железнодорожной станции.

После того как все разошлись по домам, втащил ящики в подсобное помещение. И так, на второй день опять оставшись после работы, стал напропалую, с дрожащей зеленоватой теменью в глазах собирать установку. Он спешил, сам не зная зачем. Как если бы жизнь всего человечества зависела от его расторопности, закончил сборку и, не откладывая ничего на потом, принялся соображать: кого бы взять в помощники? Одному браться испытывать установку было негоже — опасно, да и не положено, случись ЧП, затаскают Игоря.

Связываться с кем-нибудь из парней Еранцев не отважился — ввиду немногочисленности народ этот в отделе был донельзя избалован женским вниманием, расхристан и развинчен, и нечего было от него ждать серьезности и ответственности. Еранцев пересилил себя — не надо пороть горячку, надо осмотреться по сторонам, спокойно, пока занимается наладкой, обдумать, кого выбрать.

Тогда-то он и наткнулся на девушку, засидевшуюся в отделе допоздна, она что-то подсчитывала, стуча костяшками откуда-то вытащенных счетов, хотя рядом на столе стоял арифмометр. Они познакомились, звали ее Надеждой. Еранцев вспомнил ее, он, оказывается, просто забыл, что еще в начале лета, когда пришли новенькие, выделил Надежду среди остальных: сперва заметил ее глаза, чистые, доверчиво-восхищенные, потом запомнил по-школьному угловатую фигуру. В тот вечер она, застигнутая за счетами, пристыженно дрогнула, встала, и Еранцев заметил, что она держится совсем по-другому, чем тогда, сразу после прихода сюда: она как-то быстро и незаметно выладнилась, веяло от нее спокойствием женщины, знавшей, что она не хуже, а может, лучше других.

Так они первый раз разглядели друг друга с близкого расстояния. Теперь-то Еранцев понимал, почему Надежда без особого сопротивления, безбоязненно согласилась оставаться с ним наедине, больше того, в тайне от всех проводить испытания. У нее, у Надежды, было любопытство, в ее возрасте удовлетворяемое полнее, если для этого что-то делается без спросу, в секрете. Но заговорщицкая сторона дела — это одно, у Надежды были и другие причины для того, чтобы с радостью отозваться на предложение Еранцева. Ей уже надоело довольствоваться пустячными поручениями, ведь она мечтала, собираясь идти в институт, прикоснуться к чему-то высокому, необыденному. Сам институт виделся ей загадочным храмом науки, куда глупым и низменным людям вход запрещен. Она же с первого дня занялась обыкновенным: бегала за чаем-сахаром в буфет, наведывалась в «мышиный ресторан», как именовали здесь кухню, где готовили корм для подопытных животных, собирала по рублю к очередному дню рождения.