— Ты серьезно об этом?

— Да…

— Вот уж не думал, — покосился на Еранцева Игорь. — Я не враг самому себе. Дрессировщик и тот зря не сует башку в пасть льва.

— Так у тебя же везде рука.

— Я не знаю никакой девчонки. И знать не хочу. Пойдешь, начнут трепаться: нет дыма без огня! Нет уж… Пойми, я чист перед ней…

— Мне все ясно, — устало откликнулся Еранцев. — Верно, свята душа — свят и сам.

— Ну, как поп заговорил…

Усовещевать, тем более пытаться докопаться до правды, понял Еранцев, бесполезно. Все у него шито-крыто. Поди докажи, что он наехал на Светлану, не помнящую даже себя.

Игорь невесело притих.

Что ни говори, неприятно, когда человек, еще вчера казавшийся своим в доску, выходит из повиновения. Не знаешь, что ожидать от него, одно ясно — хорошего уже не жди… Может, попробовать его разговорить? Нет уж, не стоит, опасно, неизвестно, что сболтнешь, так что сиди, стиснув зубы!..

Свернули с большака на лесную дорогу, блестевшую лужами в размытых полях, а вскоре катили проселком. Снова, в этот раз чисто и заманчиво, завиднелись прудищинские избы, потом внизу, на ярко-зеленой поляне, бело полыхнула стройка.

День здесь был иной, чем в городе. В городе он — будто верховой ветер, высоко над домами, над суетливым людом, вытесненный снизу шумом и гамом улиц. Здесь, над безмолвными далями, и день был спокойней. После ливня, побившего дым, окрестность попросторнела и за дальними лесами стали видны другие селения, вернее, маковки церквей.

Солнце, высушив взгорки, косыми лучами тянулось под кусты, в золотой стерне неожиданно весело вспыхивали поздние ромашки.

Еранцев, приближаясь к шабашке, увидел всех в сборе; стояли полукругом перед каким-то незнакомым человеком в зеленой брезентухе, подъехали ближе, увидели: местный егерь произносит речь.

— …Окладом я их, ясное дело, обрежу. Только скажу по совести: оклад об эту пору — чистое баловство. Так, одна красота. Флажки, однако, в кое-каких направлениях будет далеко видно. С дожжом много листа повыпало. Лес, ребята, оголился… Вопросы есть?

— Что дальше будем делать?

— Ружья разберем. Проверим на бой, на кучность. Сперва конфискованный боеприпас сожжем. Утром каждому стрелку на номере выдам боеприпас из казенного фонда. Четыре заряда согласованной картечью, двадцать восемь, стало быть, картечин в каждом патроне. По два патрона с жаканами…

Еранцев выбрался из машины, открыл заднюю дверцу, выпуская собак. Первым прыгнул на землю черно-пегий, в румянах выжлец, и Еранцев невольно залюбовался им. До того хорош — подвижен, сух и мускулист. Костяк широкий, хвост саблей, в плотном прикусе угадывается мощь. Разминаясь, выжлец пробежал вдоль пруда, приблизился к ружьям, сваленным у ног егеря, брезгливо обнюхал их, двинулся к хозяину.

Из «Волги» медлительно, с начальственной отрешенностью вылезал Николай Зиновьевич Арцименев. Был он в теплой куртке, в тирольской шапочке. Ничего не скажешь, стар, внушителен.

Егерь Мирон — тоже стар, но еще крепок — ахнул.

— Здорово, Кудинов! — крикнул он. — Как живем?

— Здравия желаю! — ответил Кудинов. — Живем лучше всех. Хорошо, что приехал, Мирон! А то на охоту, называется, собрались. Срамота…

— Да вот меня, вишь, с печного кирпича стащили, — вздохнул Мирон. — Откель у тебя этот утиль? — Поднял лежавшее сверху ружье, перехватывая его только двумя пальцами, большим и указательным, насупленно пошевелил бровями. — Что это за цевье — мыши, что ли, грызли?.. А пяткой приклада гвозди забивали или камни дробили?..

Он протянул ружье Кудинову, попросил:

— Переломи-ка.

Кудинов ловко сдвинул верхний ключ, обнажил патронник, вернул ружье Мирону. Тот, подняв двустволку на свет, сощурил правый глаз, заглянул по очереди в оба ствола и сплюнул.

— У бабы какой одолжили? — повел глазами в сторону Тумарева.

— У мужика…

— Ну и мужик ноне пошел… — сказал Мирон. — Допрежь его б, как сукина сына, этим прикладом по спине молотили. Держи ружье в чистоте и исправности, коли завел! Та-ак. Надо почистить и смазать. Шешнадцатый калибр, получок…

Кудинов повеселел — с таким наставником, как Мирон, не пропадешь! — проворно подсунул тому другое ружье, приготовленное для осмотра.

— Ох, нехорошо! Нехорошо-то как, господи, — чуть ли не плакал Мирон, целясь глазом внутрь ствола. — Левый ствол раздут, ржа…

А вот последующее ружье его умилило. Похлопал по шейке приклада, подбросил, легко поймал ладонью.

— Вишь, какая старушка… Вот что значит фирма! Ну, она-то уж не подведет… Чок, двадцатый калибр…

Нужненко, внимательно следивший за бывалым егерем, оказался расторопнее остальных — пока те хлопали глазами, подлетел и завладел ружьем.