Так мы теряем нашу молодость, но обретаем зрелость. Утрачиваем отчий кров, но обретаем возможность жить по собственному усмотрению. Теряем свободу холостой жизни, но обретаем радость интимной жизни в браке. Мы теряем дочь, но обретаем зятя. Жизнь – это постоянная череда утрат и обретения. В этом процессе есть гарантии стабильности. Мы помним утраты, которые были в прошлом и представляем обретения, которые ждут нас впереди. Мы живем между знакомым прошлым и ожидаемым будущим. Сегодняшние события постепенно превращаются в прошлое, в конечном счете уходящее из поля зрения. А то, что предстоит впереди, приближается к нам и становится яснее, пока не станет сценой нынешнего момента жизни, который приковывает к себе все наше внимание.

Но есть и другие утраты, которые также неизбежно встречаются в нашей жизни, хотя и менее часто и, уж конечно, менее предсказуемо. Этот вид утрат наносит более разрушительный ущерб. К таким утратам относятся смертельные болезни, инвалидность, разводы, эмоциональные обиды, физическое и сексуальное насилие, хроническая безработица, сокрушительное разочарование, душевная болезнь и, наконец, смерть. Если нормальная, естественная утрата – как плановая обрезка ветвей плодовых деревьев, то катастрофическая утрата – как срочная ампутация конечностей. Результат в этом случае постоянный, последствия бесчисленные и кумулятивные. Каждый новый день заставляет человека сталкиваться с новой разрушительной стороной утраты. Она создает совершенно новый контекст нашей жизни.

Истории о таких утратах часто захватывают наше внимание, и мы обычно помним наиболее сенсационные. Много лет назад мы ехали с мамой на машине из города Грэнд Рапидз, штата Мичиган, где я вырос, на каникулы в город Линден, штата Вашингтон, где выросла моя мама и где жили ее многочисленные родственники. Где-то в Южной Дакоте мы остановились, чтобы заправить автомобиль. Ожидая служащего бензозаправочной станции, мы вышли, чтобы размяться, и сразу заметили в углу стоянки две настолько разбитые автомашины, что было даже трудно понять, какого они цвета.

Моя мать спросила служащего, что произошло. Тот сказал, что предыдущей ночью подростки ехали на двух автомашинах по сельской дороге. Один водитель решил испытать храбрость другого и направил ему навстречу свою машину, а тот не захотел уклониться. При лобовом столкновении погибло девять человек, ни один не спасся в аварии. Я был в то время подростком и глупость моих сверстников произвела на меня глубокое впечатление, которое я никогда не забуду. Мне было непонятно, почему они сотворили такую глупость и как их семьи и друзья воспримут эту ужасную утрату. Меня трясло от страха при мысли о случившейся трагедии. Я никогда не видел аварии столь предательски жестокой.

Мы склонны квалифицировать и сравнивать страдания и утраты. Мы говорим о количестве убитых, длительности времени, проведенном в госпитале, характере насилия, накале семейных раздоров, трудностях и неудобствах болезней, сложности разводов или серьезности неудач. Я делал это сам не раз. После аварии я впервые обнаружил себя в конце шкалы сравнений. Газеты обсуждали происшедшее с нашей семьей в течение семи дней. После этого мне звонили сотни раз; я получил тысячи почтовых открыток и писем. Я стал знаменитостью – тем человеком, чью утрату невозможно вообразить или превзойти. Я часто слышал в свой адрес: «Три поколения убиты в одной аварии!» Или: «Все женщины вашей жизни погибли, за исключением бедной Кэтрин!» И наиболее часто: «Я знаю страдающих людей, но их случаи несравнимы с вашим. Ваша утрата – самая страшная из всех, о которых мне доводилось слышать».

Но я сомневаюсь, что такая ужасная трагедия может быть как-то квалифицирована или что ее можно сравнивать с другими. Любая утраты есть утрата. Все утраты плохи, только по-разному. Каждая утрата по-своему уникальна и причиняет боль, не похожую на другую. Каждая утрата катастрофична по отношению к ее ущербу, совокупности последствий и необратимости.

По какому параметру оценивать и сравнивать утраты? Моя утрата была неожиданной и травмирующей, как если бы это был атомный взрыв, превративший цветущую долину моей жизни в мертвую пустыню. И мое страдание началось сразу и в полную силу, как будто я упал с обрыва. В то же время было ясное осознание трагедии. Я прекрасно понимал, что со мной случилось, поэтому мог достаточно быстро наметить план действий для себя и своей семьи. Нескольких дней после аварии вместе с членами моей семьи и друзьями я обсуждал, как пережить горе, справиться с домашней работой и воспитанием детей.

Иначе обстоит дело с моей кузиной Лин, у которой неизлечимая форма рака. Она уходит из жизни медленно и незаметно. Возможно, так это и будет продолжаться до ее конца. Ландшафт ее жизни разрушается постепенно. Ее страдания становятся все более продолжительными, и боль постепенно изнашивает ее волю, как трение истирает металл. Небольшие неудобства, как, например, прогулки с тростью, напоминают ей, что она больна. Она не знает, что будет с ней в ближайшие три года или даже три месяца. Она беспокоится о своих двоих детях и муже, страдающем болезнью Паркинсона. Рак опутал ее жизнь, бросил зловещую тень на весь ее мир.

Так чья же утрата хуже, ее или моя? Трудно ответить на это. Обе плохи, но по-разному.

Я утратил троих близких людей, которых глубоко любил и которые любили меня. Хотя наши отношения не были совершенными, как любые человеческие взаимоотношения, они тем не менее могли развиваться. Оглядываясь назад, я испытываю благодарность за взаимоотношения, которые у меня были. Я лелею память о тех четырех годах, когда имел счастье общаться с Дианой Джейн, о двадцати годах, проведенных в браке с Линдой, и сорока одном годе, в течение которых я знал маму. Моя печаль чиста и светла. Я утратил драгоценные взаимоотношения, которые имел и по которым все еще тоскую всем своим сердцем.