«Поляков много, они злы, кичливы и ненавидят нас, — размышлял он, не замечая, что по сути лишь повторяет опасения провинциальных стариков, — ещё живы многие помнящие независимость Польши. Которую они потеряли из-за собственной глупости и непримиримости. Признаться в том поляку невозможно. Он ведь пан, он всегда прав. Виновны только русские да немцы. Главное — их много, очень много. Не меньше нашего дворянства, а то и поболее. Нет, спасибо, не нужно нам такого счастья. Они Россию в Польшу превратят. Кому как, а мне и грузин достаточно. Раздала матушка Екатерина им деревень, насмотрелись. О Лыскове и князе Грузинском легенды ещё сто лет гулять будут. Шальной народец, что и думать.»

Действительно, задача встраивания панской шляхты в империю была очень и очень сложна, но император Александр не смутился.

Верный привычке уступать всем и всегда, он уступил полякам сразу и от души. Ещё на Венском конгрессе он проявил редкое сочувствие к польским беда и поддержал желание шляхтичей видеть свое государство в пределах Речи Посполитой до её разделов. Александр был совершенно не против, он тоже пожелал видеть Речь Посполитую единой как и прежде, а заодно независимой и в составе Российской империи. Союзники, пруссаки и австрийцы, отторопели.

Как же так, вопрошали они, ведь честно поделили на троих! Александр виновато щурился (он был близорук) и жаловался на поляков. Он то что? Он ничего, но поляки вот… просят уступить. Да и нельзя сказать, что их требования вовсе беспочвены, а мы ведь здесь собрались для устройства европейской справедливости, не правда ли? Наворотил Бонапарт дел, а нам разбираться. Тяжкая доля.

Пруссаки перевели дух и попросили уступить им тоже, пускай не все, но частично. Безвольный Александр пошёл на это не без тяжкого вздоха. Австрийцы, в свою очередь, бросились к англичанам и вчерашним врагам — французам. Нужно было спешить, пока русский император не вздумал уступить кому-нибудь ещё и Венгрию или Италию.

Запахло новой войной, но тут Бонопарт удрал с Эльбы, что резко изменило поведение Александра. Он был готов уступать всем кроме Наполеона и своей жены. Незначительные разногласия среди союзников оказались забыты, а возмутитель спокойствия вскоре усмирён.

Вернувшись к польскому вопросу, Александр рассудил так. Краков придётся уступить австрийцам, объяснил он полякам, а Познань — Пруссии. Но в остальном всё замечательно. Великое Герцегство Варшавское по факту становится Царством Польским. В царстве этом существует Конституция и Монарх. Монарх — из семьи Романовых, и пусть вас не смущает, ясновельможные паны, сложные отношения данной фамилии ко всякого рода конституциям, у вас она будет. Монарх назначает наместника, поляка. Если не поляка, то представителя семьи Романовых (а кого ещё?). Всё должности занимают поляки, войско будет состоять из поляков и платить в нем будут в разы больше, чем в русском войске! Что до территорий ранее входивших в Речь Посполитую, а ныне являющихся западными губерниями империи Российской, то они непременно вернутся к Польше. Но потом. Не сейчас. Русские не хотят отчего-то, приходится им уступать.

Было возмущение. Как же так? Полякам, врагам, воевавшим за Антихриста (это который Бонопарт), варварски ведущих себя в России, убивающих пленных, и такие милости?! Государь!!?

Один из весьма заслуженных и любимых всем войском генералов даже осмелился почтительнейше намекнуть императору на некое недоумение сквозившее в офицерской среде, но государь только улыбнулся военному.

— Разве вам неведомо, что численность польской шляхты велика и практически равна всему прочему дворянству государства нашего? — мягко ответил он так, как отвечает человек взрослый на детскую наивность. — Неужели вы желаете смешать эти два народа подобным образом? Нет уж, пускай сидят в своей Польше. Раздави их, разори, и вся эта братия разбредется по Руси. Вы этого желаете, генерал?

И до генерала дошло. Но, как человек честный, он довёл до императора и опасения непременного бунта ляхов, ибо народ сей доброты, по его мнению, не понимает.

— Тогда тем более нужно, чтобы очаг мятежа находился в одном месте, а не расползался подобно лесному пожару, — возразил государь, — позволить этим полуевропейцам жить везде, так они погубят всю нашу молодёжь. Пока же — дадим им шанс. Да, надо ещё не забыть отменить там барщину, заменим на оброк. Вы знаете, генерал, простые поляки отчего-то очень не любят шляхту.

Наместником стал Константин, не только брат, но и наследник бездетного императора. Сам этот факт усложнял ситуацию, к тому же у цесаревича тоже не было наследников мужского пола. Они были у третьего брата, Николая.

Александр, знающий больше чем ему хотелось о том как порой составляются заговоры и сменяются монархи в России, крепко задумался. Братьям он доверял, но совершенно не верил знати и гвардии. Он понимал, что для заговора этим прекрасным людям согласие «претендентов» особенно и не нужно, когда достаточно будет поставить перед фактом уже свершившегося переворота. В том, что самих причин для заговора может и не быть — не верил. Они всегда есть. Хуже всего было то, что об опасных веяниях в офицерской (и генеральской) среде предупреждали не свои подданные, а иностранцы. Французский посланник, английский, прусский, австрийский…

Царь верил. Знал, что это правда. Насмотревшись на европейскую благоустроенность (то есть когда доход с земли в разы превышал российские возможности) офицеры императорской армии пришли к логичному, по их мнению, выводу, что всё дело в законах. Если их поменять на «как в европе», то и в России получится та же самая Европа.

Ситуация с наследованием трона осложнялась тем, что Константин, личность скорее эпатажная, чем цельная, любил бравировать равнодушным отношением к власти. Когда он женился на польке, Александр понял — медлить нельзя, и тут же уступил брату.