Минут через двадцать около малолюдного туннеля под железнодорожными путями меня догнал Ниготков.

– Константин... Костя!
– окликнул он меня.

Я оглянулся и остановился. Подняв руку, Ниготков приветственно помахивал сливяно-пурпурными пальцами.

– Ну, Костя, ты сегодня хоро-ош!..
– улыбнувшись, сказал он.
– Идем, нам же по пути. Мне-то ведь на Нахимовскую. А знаешь, Костя, понравилось мне! Ну и что, думаю: парень молодой, показалось что-то, а кровь кипит, конечно. Понравилось! Ты словно коршун на меня этак налетел, и сам все повыше!.. Взбежал на грунт да по комкам все повыше поднимается, а сам орел!
– с меня глаз не спускает. Во сколько это, часов в девять, кажется? Ну а в девять двадцать меня - как это говорят?..
– микроинфарктик и хватил. Или, как это вы теперь выражаетесь, мини-инфаркт? Молодежь! Все у них новое!.. А ведь устоял я на ногах, выстоял. Тоже ведь не лыком шит.

Мы вошли в гулкий туннель.

– Извините, Диомид Велимирович, я никаких таких целей не преследовал. Показалось что-то. Сорвался. Глупо получилось. Извините!

– Ты сам меня, Костя, прости, но, когда передо мной извиняются, не люблю! Не хочу унижать человека. Не люблю, когда человек унижается.

– Да какое это унижение, Демид Велимирович!

– Не надо! Пусть человек лучше в дальнейшем не ошибается. А то без конца ошибаться да извиняться - это и конца всему не видно. В жизни каждого человека, Костя, - назидательно, очень ласковым голосом заговорил он, - бывают ошибки. И лучше всего, если одна...

Очень уж Ниготкову не нравилась вся эта ситуация, что я уловил в нем какой-то там цвет... И он осторожно, аккуратно, как кобра, зондировал нечто малопонятное ему. То заигрывал, то вроде бы дулся, лишь бы разжалобить меня. Уж так ему хотелось, чтоб я раскаялся, во всем признался и пообещал никогда-никогда больше не травмировать его. И он всеми силами выговаривал на будущее, едва не выклянчивал у меня доброе расположение к нему. Видно было, что теперь его больше всего волнует вопрос: "Как быть?.. Как же быть?" И что я о нем знаю?

Мы вышли из гулкого туннеля.

– И надо же!.. Вот несчастье-то какое: струну слышишь, а людей не всех...
– причитал он и шел, низко наклонив голову, то и дело впадая в задумчивость, словно считал булыжники мостовой.
– Такой молодой - и на тебе, нервы! Вот ведь как... Цивилизация, как же! Пластмасса, хромосома теперь у вас... Ну а я какого цвета, а?

– Да и вы тоже серый, Демид Велимирович. Для меня теперь все черное и белое вокруг. Все бесцветное...

В настойчивом, будто бы праздном любопытстве Ниготкова сквозило беспокойство, вызванное утренним инцидентом. Из-за меня могла открыться какая-то тайна, в которой, как в скорлупе, Ниготков прятал свою вину... Какую? Этого я не знал.

Я мог ему сказать правду, какого он цвета. Мог расписать все во всех цветах, тонах и полутонах - ведь я знал, что такое цвет. Но с какой стати я должен был отвечать на его вопросы? Утром я проявил такую непосредственность и прямодушие!
– и наломал дров. И до тех пор, решил я, пока мне в этом странном цветовидении хоть что-либо не станет ясно, нельзя бездумно разбрасываться оценками, бессмысленно спешить.

– А утром?..
– словно догадавшись о моих мыслях, прервал Ниготков наше молчание.
– Утром, говоришь, я как клякса чернильная был?

– Утром цвета еще путались у меня перед глазами, а с обеда все стало белым и черным.

– Как снег и уголь?

– Да, примерно.

– Кто тебя знает...
– вздохнул он.
– Может, ты завтра, шалый, еще не то устроишь, - и кисло улыбнулся.
– Лечиться тебе, Костя, надо. Не затягивай только болезнь. Профсоюз даст тебе путевку, отдохнешь на юге, нервишки поправишь, а там и все цвета увидишь. Если нужны связи с медициной, скажи, я помогу. Когда-то тоже врачевал. Правда, по ветеринарно-санитарной части... Так насчет медицины помочь?

– Нет, спасибо, Демид Велимирович. Мне должны дать направление или в какой-нибудь научно-исследовательский офтальмологический институт или в Научно-исследовательский институт глазных болезней имени Гельмгольца.

– А, ну смотри. Вон вы куда замахнулись! Прощай, Костя. Не унывай только. Если что, в любой час помогу. Но духом не падай!

– Не буду. До свидания...

Я нехотя пожал его посветлевшую розовато-фиолетовую руку.

Выделяясь яркой сиреневой кляксой среди прохожих, он быстро уходил вверх по улице.

СТРАННАЯ ПАЛИТРА

Мало-помалу я привык к новым цветам окружающего мира, привык довольно легко, потому что цвет, несмотря на всю его важность, все-таки главным в жизни человека не является.

Как ни медленно происходили в моем зрении изменения, заметное улучшение все-таки наступило: на фоне нейтрального, ставшего для меня безразличным цвета тау я уже способен был различать характерные, отличительные цвета живых существ - людей, растений, животных, птиц и насекомых. Но эти тона были далеко не теми, что видят люди обычно и что прежде видел я.