– Тави! – сказал я, вынося дитя из ванной, – посмотри!

Но комната была пуста. По ней валялись окровавленные простыни и полотенца, сарафан, напоминающий сейчас половую тряпку, свешивался со спинки кресла, занавески ходуном ходили у распахнутого настежь окна, приглашающего морозную влажность уходящей апрельской ночи.

Тави покинула нас. Улетела, как только смогла подняться.

Приехавшая утром на мой вызов Скорая помощь зафиксировала здорового новорожденного без каких-либо отклонений. Мне пришлось долго объяснять, что его мать сбежала, наверное, врачи впервые сталкивались с таким феноменом, поэтому все никак не понимали, что я имею в виду.

Наверное, Чеб был единственным младенцем, у которого в свидетельстве о рождении в графе мать стоял прочерк. Зато отца указали без всяких сомнений. И это был, конечно, я. С чьей-то точки зрения – идиот. Но, несмотря на всю абсурдную неожиданность ситуации, в конце концов, я принял ее как должное.

Мама оставалась с нами, пока Чебику не исполнилось полгода. Несмотря на ее неоценимую помощь, я запретил ее спрашивать о чем-либо, касающемся появления сына. Она и не спрашивала, по крайней мере, вслух, но я постоянно натыкался на ее печальный, осуждающий взгляд, и вздохнул с облегчением, когда она вернулась к себе домой. А мы остались вдвоем: я и Чеб.

Попасть к Ирине Анатольевне, нашему нейропсихологу, удалось не сразу. В Яруге мне сложными путями посчастливилось найти только одного специалиста по речевым детским задержкам. Слышал, последние годы в Москве и Санкт-Петербурге стали появляться клиники, работающие в данном направлении, и понимающие специфику этой работы. Но и там их очень немного.

Ирина Анатольевна поставила Чебику диагноз «минимальная мозговая дисфункция» (ММД), и каждое наше посещение успокаивала меня, что впадать в панику еще рано. ММД – одна из самых распространенных нервно-психических патологий. Она встречается у пяти процентов детей младших классов, среди дошкольников заболеваемость составляет двадцать два процента. Практически у половины детей в процессе взросления, сказала Ирина Анатольевна, все клинические проявления бесследно исчезают. Задержка психического развития при условии полноценного лечения почти всегда носит обратимый характер.

А так же Ирина Анатольевна каждый раз при нашей встрече уверяла: я прекрасный отец и делаю все правильно. Так что я тоже получал свою долю психологического лечения.

Но единственный нейропсихолог в нашей клинике была настолько востребована, что даже при учете прекрасного личного отношения ко мне и Чебику, она никак не могла перенести наш плановый прием на близкую дату.

К этому времени, преодолев мучительный процесс согласования с заказчиком, я уже сомневался, что и в самом деле слышал, как Чеб сказал «Лимпопо».

Тошкинская птицефабрика, промучив меня целый месяц переделками, наконец, разразилась: «Вот теперь – все идеально. Полный восторг, Захар, вы согласны?»

– Согласен! – выдохнул я. – Только никому не говорите, что это я сделал.

Услышав бульк смс-ки (пришли деньги от птицефабрики), поднялся и с наслаждением потянулся.

Чебик, все это время остававшийся «прекрасным неприставучим мальчиком», увидев, что я расслабился, бросил свою раскраску с машинками, по которой он уже несколько часов елозил исключительно синим карандашом.

Подскочил и, по своему обыкновению, обнял меня за ногу, заглядывая снизу в глаза.

– Идем к Ирине Анатольевне, – кивнул я.

Чебик, засидевшийся дома, запрыгал от радости.

Но повторить «Лимпопо» на приеме категорически отказался.

– Мне не показалось, – оправдывался я перед Ириной Анатольевной. – Няня Антона тоже слышала.

– В любом случае – это хорошо, – сказала врач.

И, покосившись на занятого игрушками Чеба, шепнула:

– Он знает о случившемся в «Лимпопо»?

Ирина Александровна, конечно же, была хорошо осведомлена о нашей дружбе с зоопарком.

– Не уверен, – развел я руками. – Как мог, скрывал это, но вы же понимаете, насколько у детей всегда ушки на макушке.

Врач кивнула:

– Скорее всего, Антошка в курсе. И то, что он начал говорить, имеет двоякий смысл. Первый – не очень хороший. Хоть мальчик и не показывает, но, очевидно, он подвергся сильному эмоциональному стрессу. При его заболевании…

Я кивнул. Чебику необходимо спокойствие. Насколько это возможно, я выдерживал его режим. А когда не мог – отводил к бабАне, она-то уж точно не позволяла отклониться от расписания.

– А с другой стороны, – продолжила Ирина Анатольевна, – психологический барьер сломлен. Мы полностью убедились, что в его речевом аппарате патологий нет. Он просто не хочет говорить. Будем работать над этим.

Она ободряюще улыбнулась.

На обратном пути после занятий Чебик, конечно же, потянул меня в зоопарк.

– Завтра, – сказал я. – Обещаю, что в зоопарк мы пойдем завтра. А сегодня – к бабАне, она наверняка соскучилась по тебе. У меня – встреча с новым заказчиком. Понимаешь?