Егор не сумевший выяснить всё напрямую начал следить за женой – во сколько уходит, когда приходит. Явных изменений он не обнаружил. Да и сложно было что-то заметить, когда сам бываешь дома набегами.

Вот только во взгляде Людмилы он начал замечать безразличие и отрешенность, частенько сменяемые раздражением и брезгливостью что ли? А, хуже, последнее время она всеми силами старалась избегать его прикосновений, даже самых невинных и мимолетных, что бесило и обижало его больше всего.

Её любовь ушла, это было очевидно даже такому слепцу как Егор, но почему и когда это произошло, он не знал. Выяснить же не хватало духу.

Она не любила его, а он?

Он, любил?

Любил…

Любил и ненавидел одновременно. Эта гремучая смесь из противоположных чувств сильно отравляла ему жизнь. Заставляла нервничать и срываться, конечно же, на работе. И всё чаще он замечал – любви остаётся всё меньше, буквально на самом донышке, а вот ненависти… С ненавистью было сложнее.

Не смотря на жуткую загруженность и вытекающую из этого тупую усталость, он оставался обычным молодым мужчиной с обычными для мужского племени потребностями, если не в любви то в сексе, если не во внимании, так хоть в интересе к собственной персоне.

Тем более, мужчиной он был видным – симпатичным и обаятельным, с хорошо подвешенным языком и чувством юмора, на его шутки коллеги всегда отзывались дружным смехом. Только Людмиле они почему-то не нравились. Многие девушки и женщины их большого отдела, как обремененные второй половиной, так и одинокие, проявляли к нему интерес. Егору льстило такое внимание со стороны коллег. Да и он сам, чего греха таить, выделял из женской массы дознавателя Оксану. Ксанку, как её звали опера между собой. Стройную хохотушку с копной вечно растрепанных рыжих волос, с веснушками, хаотично рассыпанными по лицу и плечам, во взгляде которой он легко читал неприкрытый интерес к себе. И Аллочку, пухленькую бухгалтершу, очаровательно красневшую при его виде и во время посиделок норовившую сесть рядом и прижаться то круглым коленом, то пышной грудью.

Холодность Людмилы подтолкнула его на кривую дорожку неслужебно-служебных отношений. И все было бы хорошо, тем более что девушки кроме чисто плотских удовольствий от него ничего не хотели, если бы не одно но.

Однажды, на совместной попойке, Ксанка, поймавшая его недвусмысленный взгляд, украдкой, когда алкогольный градус сослуживцев поднялся настолько, что никто уже не замечал, куда и с кем уходят коллеги, утащила его в свой служебный кабинет. Едва за их спинами закрылась дверь, Егор сжал прильнувшую к нему девушку. Губами жадно нашел ее рот и…

Чуть не оттолкнул Оксану. Он не мог, не мог, мать его, целовать чужую женщину, виделся ему взгляд прищуренных глаз Людмилы направленный ему спину. Чудилось, вот она – рядом, видит, знает.

Гладя худое тело Ксаны, ощущая под ладонями сочную грудь и узкие бедра, ему все казалось, что это не она под его руками, а Люда с ее упругим задом и полными бедрами…

Он всё ещё любил её, самую малость, но любил и не мог вот так, за ее спиной…

Не мог и всё!

Ни работы.

Сыщицкие будни, казавшиеся со студенческой скамьи такими романтичными, полными азарта и адреналина, на деле оказались – рутиной?

Можно и так сказать. А можно по-другому.

Был в его работе и азарт, и адреналин был. Но еще больше было бумажной волокиты. Бумаг, бумажек, бумаженций – протоколы, рапорта, отчеты, планы и куча другой макулатуры, заполнять которую в соответствии с нормами не хватило бы и суток.

Круг его общения, помимо коллег, заполняли преступники, фигуранты, свидетели, потерпевшие. Большинство которых, надо сказать, были не самыми лучшими представителями своего рода. Мужчины – хитрые и подлые, готовые ради наживы пойти на многое. Женщины – продажные и лживые, ради своего интереса ложащиеся под чужих мужиков.

О «соловьях», то бишь сексотах, агентов мать их, он вообще предпочитал не думать до тех пор, пока в них не возникала надобность. Более отвратительного для себя общения он и придумать не мог.

Егор понимал, что где-то там, вне сферы его профессиональных интересов, есть хорошие, добрые люди, честные и верные, но вот общаться ему больше приходилось с наркоманами, проститутками, убийцами и ворами. Причем не теми – овеянными блатной романтикой, а приземленными, глупыми, изворотливыми и трусливыми.

Понимал, но что делать с этим пониманием не знал. Егор устал от своей работы, от вечной беготни и спешки. От грязи – физической и моральной, но продолжал тянуть лямку. Оставаться дальше в системе, было выше его сил, но и выйти из неё он не мог. Его знали и уважали, кто-то ненавидел, кто-то боялся. Вот только никто не любил.

Безнадега эта, в личной жизни и на работе, давила крепче промышленного пресса, изматывала физически и что хуже морально. Один напряг сменялся другим, без промежутков для расслабления. Нервы истончались, раздражение копилось, прорываясь в самый неподходящий момент, а снять его не удавалось.