Егор не пил, испытывая отвращение к крепкому алкоголю, на совместных попойках довольствуясь пивом или вином. Раньше помогали тренировки, но теперь, ни сил, ни времени, чтобы побороться не оставалось.

Вот Егор и сатанел, изредка, когда совсем припекало, срываясь на задержанных.

С недавних же пор зачастившие головные боли совсем выбили его из колеи.

Егор пьяно оглядел ночных гостей. Нашарил рукой бутылку, глотнул.

Сумрачный морок всё больше затягивал его в себя.

– Всё пацаны, баста, не лечите меня. Идите на хер и так плохо.

Он допил остатки дрянного коньяка и, глядя как вереница призрачных теней потянулась к выходу, крикнул в спину уходившего последним тому, кем он был.

– Всё у меня будет, понял. Только сук этих найду и будет…

Но, тот, кем он был, даже не оглянулся.

Говорят сон это лекарство, несущее успокоение больному, может быть, может быть. Тогда кошмар это яд, отравляющий почище стрихнина.

Егор, вынырнул из липкого кошмара, словно тонущий из пучины морской. Сон, пропитавший ядом его плоть под кожей и разлившийся жгучей отравой по венам, не принёс облегчения. Боль, в испуге бежавшая от порции сивушного коньяка вернулась и вновь по-хозяйски обосновалась в левой половине головы.

Слабо застонав, Егор взглянул на часы – пять тридцать утра и заозирался в поисках ночных гостей.

Он беззвучно выругался, поняв, что никаких гостей не было, просто подсознание ответило вывертом на запредельные перегрузки, явив ему во сне призрачный морок. Егор полежал еще чуть-чуть, надеясь, что боль отступит. Но тварь эта, явно не собиралась уходить. Промычав что-то, он сел, больше не в силах терпеть иглы колющие мозг и отдающиеся вспышками в левом глазу.

Кое-как добравшись до комода, наплевав на брезгливость, он вынул грязную простыню из ящика и, оторвав кусок, туго перемотал голову. От такого поворота событий, боль, оторопев, слегка отступила, но осознав, что человек больше не предпринимает попыток по её устранению, вновь принялась грызть такое сладкое на вкус серое вещество.

Поняв, что мера не принесла должного результата, Егор проковылял в ванную, и с трудом раздевшись до пояса, включил воду. Тугая струя горячей воды, почти кипятка, ударила сначала в затылок, а потом когда он чуть повернул голову и в больной висок.

Несказанно удивленная таким насильем боль отпрыгнула вглубь черепа, Егор, не давая ей опомниться, покрутил кран и вот в лицо бьет не кипяток, а ледяной холод.

Терпеть, терпеть, всё, нет сил…

Снова движение кистью и вновь жар, потом опять холод, и опять жар и так много раз, пока проклятая гадина оккупировавшая голову не сдохнет.

Через долгие пятнадцать минут, Егор выпрямился. Боль и вправду вроде как унялась, он осторожно покрутил головой – кажись порядок. Только он чувствовал – это ненадолго. Боль, поселившаяся в голове, похоже, не собиралась так просто сдаваться, и вскоре планировала вернуться на прежние, с таким трудом отбитые у нее, позиции. Кое-как вытершись майкой, Егор швырнул её в угол. Натянул водолазку и вернулся в комнату. Чувствовал он себя, несмотря на отступившую боль прескверно: слабость, дрожащие руки и липкий, покрывающий тело, пот.

Нет, с этим надо что-то делать и со слабостью и с болью, и делать прямо сейчас. Хрен с «Вялым», хрен с этими убийствами, хрен со всем миром, работой и Людмилой тоже.

С тоской посмотрев на севший смартфон, он снял со стены радиотрубку, решая кому позвонить первому. Взглянул на часы – самое начало седьмого. Ладно, сначала в отдел. Набрал номер – долгие гудки. Отбой. Набрал номер Людмилы.

– Алло, – голос совсем не сонный.

– Это, я, – от её равнодушного тона сердце сбилось с ритма, а в грудь словно вонзили тупую иглу.

Трубка ответила молчанием, он слышал только её ровное дыхание.

– Я… – начал он и потер грудь, дышать было почти невозможно, – я в командировку еду, – после паузы, справившись, наконец, с непослушным сердцем, продолжил он, – на пару дней.

– Хорошо, – Людмила замолчала.

– Ладно, тогда пока, – через силу вымолвил Егор.

– Пока, – холодно и равнодушно ответила она и положила трубку.

Бл..ь, бл..ь, бл..ь! Даже не спросила – куда еду, когда вернусь. Тон это, равнодушный, будто не с мужем говорила, а с соседом, случайно встреченным во дворе и обратившимся с незначительным вопросом. Он глухо завыл от тоски. Вновь вернулась боль, и громко затопала в виске, проторяя дорогу к глазу.

Егор лихорадочно начал тыкал пальцами в кнопки, пока боль не завладела им полностью, и он мог ещё соображать. Только бы Родион был на месте.

– Родя, здорово, братуха, – зачастил он в трубку, – как сам, как дети, как дрожащая половина?

Родион откликнулся густым смехом на его шутку.

– Нормалек, брат. Сам-то, как? Голос что-то у тебя нехороший, случилось что?

– Да, блин, брат, понимаешь, башка последнее время болит – спасу нет. Вот сейчас, сил нет, слабость и вообще… На три денька на матрасы залечь хочу. Прикроешь?