Она вскинула левую бровь, слегка пожала плечами, словно спрашивала, что это за глупость хотел он сказать. Николай почувствовал это и смутился. Он повторил свои слова, стараясь преодолеть смущение. Софье Анатольевне ничего не оставалось, как только ответить.

— В жизни всякое случается. И потом… Я человек самостоятельный. Хочу сама работать… Вы на меня смотрите так жалостливо, так снисходительно, будто я ангелок с елки… Вы знаете, я нынче осенью дрова заготовлять ездила, вместе с женами рабочих. Мужчины валили деревья, а мы обрубали ветки и сучья… Топор тяжелющий, а совсем ничего незаметно. Посмотрите на руки, ну, посмотрите же! Просто удивительно, как вы меня боитесь!

— Кто вам сказал? — спросил Николай и грубо, до боли стиснул тонкую руку Софьи Анатольевны. — С чего вы взяли, что я вас боюсь?

— Спасибо за доверие! — усмехнулась она, боясь пошевелить онемевшей рукой.

— До свиданья, — вставая, сказал Николай и сильно тряхнул ее побелевшую руку.

Софья Анатольевна едва не вскрикнула от боли, но сдержалась и тоже встала.

— А вы мне нравитесь, — проговорила она. — Вас можно полюбить.

Николай отпустил ее руку, пошел к двери.

— И вы уходите после того, как женщина сделала вам признание?

— Ладно, будет смеяться! — грубовато ответил он.

— А если это правда?

— Погодите, с чего началось? — искренне удивился Николай. — Мы говорили о работе…

— Вы и в самом деле боязливый! — засмеялась Софья Анатольевна.

— Вот что, — проговорил Николай сердито и подумал: «Я тебе сейчас отвечу, не будешь насмехаться!» — Уж если на то пошло, то правильно кто-то сказал, что нехорошо любить женщину, на которой стыдно жениться!

— Вот как! — с иронией, чтобы скрыть обиду, сказала Софья Анатольевна. — Вы поступаете согласно этому совету? Похвально! А вот, например, один товарищ поступил наоборот.

— Какой товарищ? — насторожился Николай.

— Один друг детства…

Приятно видеть растерянность человека, только что оскорбившего тебя. На лице Софьи Анатольевны отразилось победное ликование.

— Меня этим не убьешь, — ответил он, натягивая полушубок. — Да и вообще говоря, не всякая красивая баба имеет право соваться в чужие дела. — Он распахнул дверь и, не давая времени возразить, бросил: — Если насчет работы серьезно, — приходите, поговорим…

Софья Анатольевна остро почувствовала обиду. Ее даже защитить некому, это ужасно… Неожиданная слеза оставила едва заметный след на напудренной щеке.

— Черт с ним!

…Вечером она была у Черкашина. Вот человек, который, несомненно, поможет ей. Он еще любит. Он совсем другой. Не то что этот неуч, этот выдвиженец, как называл его Сергей Сергеевич.

Черкашин не знал, что ему делать и говорить. Он стоял у стола немного растерянный и глядел на неожиданную гостью.

Софья Анатольевна заглянула в чертеж, лежавший на столе, улыбнулась смущенно:

— Я, кажется, некстати…

— Что вы, что вы!.. — пробормотал Черкашин.

Он покраснел и принялся похлопывать линейкой по столу. Он не знал, как ему держаться с ней после того вечера.

— Но я сразу же уйду, — говорила Софья Анатольевна, стараясь преодолеть неловкость, которую все-таки испытывала в эту минуту.

— Нет, я закончил, — проговорил он смущенно. — На сегодня, по крайней мере… Труд бесконечен.

— Вы снова философствуете. Как тогда у Плетнева. Помните?

— Помню, конечно.

— И все помните? Или, может быть, кое-что забыли? — ворковала она.

— Все помню, — тихо сказал Черкашин, пристыженный воспоминанием, и нахмурился. — Прошу извинить меня за то…

Щеки Софьи Анатольевны порозовели, как у застыдившейся девушки.

— За что именно? — спросила она, мягко настаивая.

— За то, что я такой глупый! — не выдержал Черкашин и сильно хлопнул линейкой по ватману.

— Не злитесь, — проговорила она, насколько возможно снисходительно. — Странный вы. Поцеловали, а теперь словно боитесь. Но, собственно, чего? Невозможно понять. Вы или трус, или попросту, извините меня, мальчик. Хорошо, если влюбленный, мальчик… В самом деле, не влюблены ли вы в какую-нибудь златоволосую девушку?

— Да, влюблен, вы угадали! — едва не крикнул Черкашин. — Собственно, вам и угадывать нечего, вы давно это знаете.

Лицо его было так близко к ней, что она отстранилась, темное, почти злое лицо. Даже глаза стали темнее. Он прикусил губу, точно силясь сдержать себя.

— У вас есть деньги? — вдруг спросила Софья Анатольевна. — Мы с папой…

Черкашин не дал ей договорить.

— Да, конечно! — подхватил он так страстно, так пылко, словно речь шла не о деньгах, а о любви. Он вытащил бумажник и отдал ей все, что там было. — Берите! Берите!