На остановке в трамвай вошли еще пассажиры, и Надю совсем прижали к стеклу. Какой-то парнишка на мостовой засмеялся, увидев приплюснутый на мгновенье нос Нади, и показал ей язык. Она отвернулась, скрывая улыбку, и стала прислушиваться к разговору. Одна женщина рассказывала другой, что работает надомницей. Надя не сразу поняла это слово. Затем ее внимание привлек громкий мужской голос:

— И не говорите! Не могу я привыкнуть. Сахаром арбузы посыпают! Где это видано? Вот у нас на юге! Эх, кабы не война…

— То-то, кабы не война! — отвечал другой голос.

Трамвай остановился. Надю почти вытолкнули из вагона. Она побежала по кирпичному выщербленному тротуару.

Николая не было дома. Надя ждала его, полулежа на диване с книжкой в руках. Она была уверена, что сегодня Николай будет ночевать дома. Он должен прийти. У нее такая радость. Николай — она уверена — мог почувствовать это на расстоянии.

Он пришел около двенадцати, присел на диван и озабоченно наклонился.

— Заскучала?

Надя ждала, что он поцелует ее. Но Николай не сделал этого. Сегодня, как вообще в последнее время, он пришел усталый, чуть взволнованный, хотя и старался скрыть свое настроение.

И вопрос Николая и его скрытность показались Наде обидными. Рассказывать об успехе смены не захотелось. Она встала с дивана.

— Есть будешь?

— Нет.

И тон его тоже показался обидным, хотя трудно было понять: усталость это или безразличие.

— Скучаешь, говорю? — повторил Николай.

— Некогда скучать.

Надя присела к столу, раскрыла тетрадь, принялась что-то записывать.

Он наклонился к ней и поцеловал.

— Чернила опрокинешь, Коля, — проговорила она, освобождаясь.

— Не сердись. Что это у тебя?

Он заглянул в ее тетрадь, и это почему-то показалось ей неприятным.

— Ты мне мешаешь, — сказала она, чувствуя, что начинает неосознанно противиться ему.

Николай из-за ее плеча взглянул на первый лист и прочитал крупно написанный заголовок: «Стахановская школа машиниста загрузочного вагона Локтева».

— Это что, статья в газету? Ишь ты!..

Надя, скрывая возмущение, захлопнула тетрадь.

Николай словно бы не замечал ее состояния. Он заходил по комнате, думая о своем… Кажется, ничего особенного не сказала ему жена Громова, а разговор с ней не выветривался из памяти. Намекнула на Плетнева, только и всего. А пришел домой — не смог поцеловать жену… А тут еще она обиделась на что-то. Правда, случалось такое и раньше, — Надя обижалась на него, особенно в первое время после женитьбы. Ей иногда казалось, что он переменился к ней, а он стал только спокойнее и прилагал все усилия, чтобы сделать как можно больше во имя их любви. Если до женитьбы он обращал свою мысль к машинам, к станкам, думая о том, как бы изменить их, переделать, найти новые сочетания частей, ускорить силу их движения, изобрести что-то неведомое, то после женитьбы он больше и внимательнее присматривался к людям. Сознавая, как счастлив сам, Николай хотел сделать такими же и других. Надо повседневно за свою любовь одаривать окружающих и только так быть достойным ее. Целуя по утрам еще сонную Надю, он бежал в цех, с радостной тревогой готовился к новому дню. И по странной особенности своего характера старался дольше задерживаться среди людей, считая проведенные часы в цехе — часы разлуки с женой, — испытывая себя, отдаляя встречу с ней, от одного предчувствия которой он становился увереннее и сильнее. И разве допустима в подобном случае неожиданная, чисто женская мысль о том, что в такие минуты забывают во имя любви о самой любви?! Но все эти прошлые обиды Нади только веселили его. Николай быстро разуверял ее поцелуями… Но теперь — совсем другое. Он ходил по комнате и не понимал обиды жены. Эта обида представлялась ему теперь просто глупой, досадной…

Надя ушла в другую комнату, погасила свет.

«Это мне бы следовало обидеться», — подумал Николай.

— Ты спишь? — спросил он погодя, остановившись в полутьме спальни.

Надя не ответила. Он подошел ближе, присел на стул у кровати. Надя пошевелилась, будто во сне. Но Николая трудно было обмануть. Он отыскал ее руку, погладил, проговорил с веселой укоризной:

— Все спишь!

— А ты все бродишь, — в тон ему ответила Надя.

— Какие сны без меня видишь?

— Самые глупые.

— А не снится ли тебе какой-нибудь мальчонка или хотя бы девчушка… такая махонькая…

— Ой, что ты, Коля!

— Почему — «ой»?

Николай наклонился к ее лицу.

Отодвигаясь и замечая, как постепенно пропадает веселость мужа, Надя сказала, виновато улыбаясь:

— Рано еще, Коля…

Николай задумался. Года два назад, идя вечером с завода, он увидел на углу продавца со связкой разноцветных воздушных шаров. Их быстро раскупали. Николай помедлил, словно подумал о чем-то, и хотел уже пройти дальше, но потом все же купил зеленый шар и решил подарить его чужому сыну, раз не было своего. Он поехал к Пушкаревым. Быстро взбежал по лестнице, представляя, как обрадуется Нина и как Семен скажет немного грубовато, что не стоило из-за этого делать крюк. Николай постучал. Никто, не открыл. Он постучал еще и, подождав, медленно сошел вниз. Шар едва не запутался в перилах лестницы. Он рванул шнурок и вышел на улицу. Того радостного чувства, которое привело его сюда, уже не было… Домой он пришел довольно поздно и тут только вспомнил, что собирался прийти пораньше. Надя, как обычно, ждала его. А он пришел растерянный какой-то, неловкий, из кармана торчала веревка и обрывки чего-то зеленого. Она не сразу поняла, что это детский воздушный шарик. Сперва засмеялась, спросила — откуда, а когда узнала, то перестала смеяться и, отступив, сказала: «А я думала, ты пораньше придешь…»

Вспомнив теперь эту давнюю и нелепую историю с шаром, Николай растерянно проговорил:

— Рано, значит… Рано…

И отвернулся.

…Прошло несколько дней.

Тягостное необъяснимое чувство мешало Наде работать. Статья о новом опыте загрузки печей оставалась пока не законченной. Надя успокаивала себя тем, что не все проверено, что Локтев должен провести еще несколько смен. А сама понимала, чего ей не хватает: внутреннего спокойствия. Случайная встреча с Плетневым окончательно выбила ее из колеи.