Николай подумал, что Якимцев — парень веселый. Лицо у него хоть и рябое, но рябины эти придают ему задора, делают приятнее, милее.

Теперь, на рассвете, в предутреннем холодке, когда погасли костры, когда их отлетающий дым слился с серебристо-сиреневой дымкой горизонта, степь казалась мертвой, холодноватая ясность и четкость ее линий напоминала развернутый во всю ширину гигантского ватманского листа план, на котором были размечены строительные участки. Даже от нараставшего птичьего щебетанья, от гудков, автомобилей, скрежета лебедок, шума раскрывающихся ковшей степь не становилась живее. Но чем ближе подходил Николай к палаткам, переходя с кочковатой и корявой дороги на тропинку, тем больше встречалось ему живых, свежих красок, заставлявших забывать об огромном, даже пугающем размахе строительства. Иногда чудилось, будто идет он по какому-то извилистому страшному ущелью. И то, что простор вдруг суживался до невозможного, тоже пугало. Так легко затеряться среди канав и насыпей, среди клубков проволоки, штабелей леса, не очищенных от коры бревен, черных до смоли труб, среди оранжевых гор кирпича, тускло искрящегося камня, неприметно осыпающегося песка, курящегося голубоватым дымком цемента. Возникло тревожное чувство: а вдруг не найдешь того, чего ищешь? И сразу вспомнились товарищи, дом, мать… В Тигеле — все привычно, знакомо, а тут — немыслимый простор. Поэтому так обрадовало белье на веревке, протянутой между двумя палатками, особенно белое детское платьице. Значит, и здесь, как всюду, есть у людей свое, родное. Будет оно и у него, стоит только найти Алексея Петровича. Да и этот самый Якимцев — теперь тоже вроде как свой.

Николай шел все дальше по извилистой сухой дороге мимо угольных навалов, удивляясь яркости зеленеющей между ними травы, бархатистой желтизне чудом уцелевших купавок, мимо куч шамотного кирпича, металлических, сизоватых от клепки конструкций, на которых светилась роса, шел, потеряв перспективу, боясь, что попадет совсем в иную сторону. Но вот дорога стала заметно подниматься в гору. И Николай обрадовался, как радуется человек, когда выходит из высокого, поверх головы, разлива пшеницы, из ледяной, дошедшей до горла, воды. Он почувствовал себя увереннее, свободнее, увидев вершину Орлиной горы.

Гора состояла из трех холмов: высокого — в центре и двух отлогих — по бокам, и походила на раскинувшего крылья орла. На вершину лег золотой отблеск только что взошедшего солнца. Не сгорая горела на ней сухая трава, пламенел немигающим рыжим пламенем огромный остроконечный валун, трава под ним даже издалека была яркой, зеленой. Птицы кружились над горою: то лепились с шумом и щебетом к валуну, то вдруг разлетались во все стороны, то пропадали за горою. Бледно-голубое небо светилось, словно валун лучился тем утренним необыкновенным светом, который по своей нежности, тонкости и легкости не с чем сравнить. И вдруг у подножия валуна каким-то образом — Николай раньше не заметил его — оказался человек. Быстро взобравшись на вершину, человек этот остановился на самой высокой точке, словно заранее определил ее, посмотрел из-под руки в сторону восхода и кому-то помахал рукой.

«Не мне ли? — подумал Николай. — Если мне, то какой-нибудь мальчишка… А может, никому, просто так… Но это совсем не мальчишка… Это, кажется, девушка».

Девушка… Тогда уж точно — не ему.

Алексей Петрович был невысокий, кряжистый, лет сорока пяти, с умными, пожалуй, немного хитроватыми серыми глазами, со смуглым, тронутым морщинками продолговатым лицом, с аккуратно подстриженной рыжей, клинышком бородкой. По праву проснувшегося раньше всех, он умывался на крыльце барака, обливаясь холодной водой из железного ковшика. Остальным пришлось умываться в бараке, чтобы не устраивать луж у крыльца.

Загорелый, в красной майке, с белым вышитым полотенцем через плечо, Алексей Петрович дробно сбежал по ступенькам.

— Здорово, Кольчик! Значит, правду писала Клаша… Сосед, говорит, приедет, жди. Думал — так, утешает. А оно, гляди-ка, радость. Ну, брат, давай поцелуемся. Перво-наперво в дружбе жить. — Он отечески обнял и поцеловал чуть смутившегося Николая. — И потом, вообще, с отцом твоим у нас дружба с малых лет была. Так что ты мне заместо сына. Если что — я и выпорю. Чего смеешься? Да, — сказал он, похлопав Николая по плечу, — с Пашкой Леоновым первые дружки были…

— А я уже поработал, — похвастал Николай, — в котлован попал. Руки — во!

— В котлован? Это, Кольчик, удача! Котлован — всему начало. Он тот самый котел, в котором хорошо провариться можно. Выдержишь — на всю жизнь закалка!

Через полчаса они отправились на строительную площадку. Мастер вел другой дорогой. Николай, пришедший сюда по узкой улочке, удивлялся тому, что неподалеку раскинулась огромная, хорошо утоптанная, перекрещенная тропинками долина.

— Оставили до поры, до времени, — пояснил Алексей Петрович, — будем тут строить дворец культуры. А пока, видишь, — простор.

— Степь, — сказал Николай, оглядываясь.

— Какая теперь степь, Кольчик? Вот в прошлом году — еще ничего… Иду, помнится, в этих местах, вижу — землекопы работают, насыпь тянется, земля свежая, глинистая, лопаты на солнце поблескивают, а на этой самой насыпи, на верхушке, орел сидит, крылья у него, как степь, сизые, он ими помахивает, а улетать не хочет. И, понимаешь ты, — людей не боится! Степь-то ведь его была, вся как есть, многие годы. А тут пришли какие-то и начали в земле ковыряться. Вот он и любопытствует. Бросил в него землекоп комком глины, отлетел орел немножко — громадина такая, — покружил над землекопом и замахал крыльями вдоль горы. Теперь такого не увидишь…

Алексей Петрович работал мастером на одном из участков строительства первой кремнегорской домны. Заложили ее осенью прошлого года, работу рассчитали на двадцать восемь месяцев.

— А мне говорили, что никакого Пологова на домне нету.

— Кто же это меня не замечает?

— Монтажник один… Якимцев.

— Не диво. Такие только девок видят. А вот я его знаю. Смышленый парнишка. Рябой, верно? То-то! — Алексей Петрович улыбнулся. — Трудновато нам будет. Но придется жить. Такое дело… Видишь? — Он указал на красное полотнище, протянутое между сбитой из досок конторкой и высокой железной колонной. — Читай.