Сергей Сергеевич любил неожиданные предложения, всегда старался показаться простоватее, чем был на самом деле, гордился душевностью и умением покалякать с людьми запросто.

Софья Анатольевна снисходительно кивнула. «Пусть, — подумала она, — устраивает производственное совещание на дому, если ему нравится. И потом — интересно поболтать с Плетневым… полюбопытствовать, что у него за отношения с этой девчонкой».

— Пойдемте без церемоний, — сказала она Плетневу и повернулась к Наде: — И вы…

— Нет, спасибо, мне рано вставать.

— Еще есть время, — проговорил нерешительно Плетнев.

— Нет, — уже более твердо ответила Надя. — Весело провести вечер!

И пошла.

Солнце закатывалось, бросая последние лучи на фонтанного льва, на железную ограду, на высокие стенды.

Надолго запомнила Надя эти желтоватые пятна осени и, закрывая глаза, продолжала видеть их, но только чуть бледнее, чуть меньше обыкновенного.

Ей представилось детство с таким же ощущением острой боли, с каким вспоминаем мы какое-нибудь платье, мелькнувшее перед нами много лет назад, или волну, набежавшую на берег, или цветное стеклышко, сквозь которое в далекие годы смотрели мы в синеву неба. Наде почудилось, что на ее загорелой руке ощутимо проступает корочка давней царапины, оставленной перочинным ножом.

Ни на минуту не оставляло ее смутное беспокойство. Встреча с Плетневым произвела на нее странное впечатление. Ей думалось, что он непременно бросится к ней и станет расспрашивать, разглядывать, удивляться. А он вдруг… поцеловал. Другой бы и не осмелился. Вот Николай… она знает, что нравится ему, что когда он прощается и заглядывает ей в глаза, то, кажется, вот-вот скажет: «Можно тебя поцеловать?» А Плетнев поступил так, будто имеет какое-то право…

Она вышла из парка и, пройдя несколько улиц, присела на скамью в тихом скверике. Не зная, что делать, стала рыться в карманах и нашла листок из блокнота с адресом Плетнева, долго не могла вспомнить, когда он дал ей этот листок, наверное просто сунул в карман, подумала, разорвала и бросила в урну.

Скверик был молодой, с еще не совсем окрепшими тополями, тонкими, гнущимися на ветру. Вдалеке, через широко раскрытую калитку, виднелось здание с фасадом под гранит, с высокими колоннами. Это была переделка кирпичной коробки, бывшей особенностью недавнего архитектурного стиля. Теперь везде, как она заметила, стали наскоро преображать эти коробки, приделывая к ним колонны, ставя высокими треугольниками фронтоны с барельефами, украшая фасад лепными фигурками. Часто эти фигурки отваливались, их терпеливо прилаживали на место или заменяли другими. Город начал прихорашиваться, закрывать, насколько возможно, старые кирпичи прочной каменной облицовкой. А новые здание строились более фундаментально, с большим размахом и крепостью. Они высились по обеим сторонам скверика, проступая розовыми и желтыми пятнами сквозь зелень листвы.

С легким сердцем Надя следила, как ветерок подхватил с края урны бумажные обрывки. Один из них, словно белый лепесток, запутался в колючем кусте, прилип к ветке и никак не мог оторваться. Надя загляделась на него, и ей захотелось помочь ему, трепещущему, выбраться из куста. Желание было до смешного нетерпеливым, и она уже готова была встать, как вдруг новый порыв ветра унес клочок бумажки, уронил его на песчаную дорожку, по которой катилась детская коляска. Женщина, шедшая за коляской, наступила на обрывок записки, наступила и не заметила…

Наде сделалось грустно, и она побрела домой.

«Оставил меня, даже не постыдился… а приглашал с собой так… боялся, что вдруг пойду. И еще зачем-то придумал, что я техник. Знает ведь, где работаю. Зачем это? Считает неудобным…»

Она криво усмехнулась, вспомнив свою любимую книжку «Алые паруса». Ведь это он, Плетнев, дал ей когда-то эту книжку. Подарил и не вспомнил.

«А чего тебе нужно? — сердито спросила себя Надя. — Чего захотелось?»

Жаль было испорченного вечера.

Вспомнила Николая, его натянутую улыбку, пожалела хорошего парня и загадала: придет он завтра или не придет? Должен прийти. Конечно, не обязательно завтра. Через день, через два, а придет.

Но Надя ошиблась. Он не пришел.

Разве Николая обидел ее смех? Нет, конечно. Обида, которая отозвалась в нем болью, была от другого. Он уловил переглядку людей давно и хорошо знакомых. И, возможно, поэтому Николаю показалось, что между Надей и Плетневым было что-то большее, чем детская дружба. Конечно, нужно было ожидать, что так оно и случится, и глупо было надеяться. Стыдно стало Николаю, очень стыдно, едва он вспомнил, как вчера подошел к Аркашке, обнял его за плечи и, словно поздравляя с удачной сменой, поцеловал в щеку. Аркашка удивился. Начальник смены никогда не нежничал, не целовал его и за большие успехи. Откуда же было догадаться Аркашке, что Николай целовал его, чтобы узнать, сумеет ли он поцеловать в щеку девушку? Воспоминание об этом жгло его теперь стыдом. Думал о Наде, надеялся, мечтал… А что получилось?

И Николай не пришел.

Зато пришел Плетнев.

Накануне за столом у Громовых был разговор о Наде. Едва пригубив рюмку, Софья Анатольевна спросила: «У вас пока дальше детских воспоминаний не пошло?» — «Уверяю вас!» — «Жаль, она интересная девушка. Стоит внимания». — «Вы правду говорите?» — «Конечно!» Плетнев решил последовать совету своей, как он выразился, милой хозяйки. Он не стал ждать, когда Надя воспользуется данным ей адресом, а встретил ее после смены, извинился и объяснил, что не мог так решительно отказаться от приглашения начальника. По существу, это было почти деловое свидание, — Сергей Сергеевич никогда не пригласил бы просто так…