– Эй, ты!

Подняв голову, я увидела, что окно на нижнем этаже дома Тадокоро открыто, и какой-то мужчина высунулся из него.

– Ты кто такая, чтоб тебя?

Лицо мужчины было скрыто в тени, разглядеть его я не могла, но заметила, что на нем толстовка противного желтого цвета.

– Вас это не касается.

– Сразу видно, какое ты ушлое ничтожество.

Ага, так и есть, подумала я. И для того, кто проработал больше десяти лет, это комплимент. Да, я стала на редкость ушлой, и если уж начистоту, даже стараться особенно не пришлось.

– Что ты вечно здесь шляешься? Глаза бы мои не глядели!

– Такая у меня работа – обновлять плакаты.

– Прекрати! Что ты делаешь?! – внезапно послышался откуда-то из-за спины мужчины голос госпожи Тадокоро, а потом я услышала, будто кто-то в доме сбежал по лестнице, громко топая ногами. Не желая задерживаться там ни единой лишней секунды, я бросилась бежать по переулку в ту сторону, откуда пришла, и остановилась только когда достигла «Участка 2». Я почти не сомневалась, что мужчина, с которым говорила, и есть господин Тадокоро, тот самый ярый поклонник встреч «Одиночества больше нет!».

Да что с ним такое, бормотала я себе под нос. Прячась в тени, я от нечего делать принялась листать свои записи и то и дело поглядывать в сторону его дома. Или же виновата все-таки я – в том, что перешла границы, в чем он меня, видимо, и обвинял? Или границ не переходила, но, возможно, проявила неуместный энтузиазм? Но удержаться было невозможно. Настолько увлекательной она оказалась, эта работа.

Я покинула обозначенную зону распространения плакатов, решив вернуться в офис господина Монага другим путем. Оглянувшись на район, в котором работала, я заметила, что с приближением ночи он производит довольно мрачное впечатление – может, все дело в рядах домов с низкими крышами и отсутствии света в окнах нижних этажей? Так или иначе, меня обескуражило осознание, что я работала в такой удручающей обстановке.

«СДОХНИ ОДИНОКО!» – так гласило сообщение, адресованное господину Монага и, вполне вероятно, мне.

Явившись утром в офис, я застала господина Монага будто бы что-то наносящим на закрытые ставни. Подойдя поближе, я увидела, что ставней он не касается, только подносит к ним какие-то мелкие красные карточки разных оттенков.

– Доброе утро, – сказала я.

– Доброе, – отозвался он. Отступив от ставней, он указал на них, чтобы я поняла, что происходит.

«СДОХНИ ОДИНОКО!» – гласила надпись красной краской, запятнавшая ставни. Что за?..

– Это же вандализм! – ахнула я.

– Он самый, – кивнул господин Монага.

Говоря попросту, граффити выглядело до ужаса злобным. Надпись сделал тот, кто просто больше не мог ни мгновения сдерживать эмоции – впрочем, казалось весьма сомнительным, чтобы кто-нибудь из нас натворил нечто оправдывающее их. Мы оба просто делали свою работу. Карточки в руках господина Монага оказались колориметрической системой, потому что он бормотал себе под нос: «Да, значение по Манселлу – 6.0R5.0/18.3».

– Вы сделали фото? – спросила я.

– О, кстати, – спохватился он и сунул карточки в карман. Потом отступил немного и запечатлел надпись на свой телефон.

– Как думаете, стоит обратиться в полицию?

– Нет, не стоит поднимать шум, чтобы не спугнуть их. Лучше подождать.

Господин Монага казался спокойным, но по легкому напряжению голоса я поняла, что случившееся потрясло его.

– Давайте на сегодня отложим распространение плакатов, – предложил он мне, поднимая ставни и проходя в офис. В офисе делать мне было, в сущности, нечего, поэтому я спросила, не приготовить ли чай.

– Нет, не надо. Садитесь. – Он указал на стул в том же помещении, где я беседовала с ним в первый рабочий день. С ощущениями, очень похожими на тахикардию, я вытащила из сумки планшет, который во время походов по окрестностям носила на шее, и принялась бесцельно листать его.

Не то чтобы я ничего подобного не ожидала: в сущности, за все время работы я не раз сталкивалась с непредвиденным. Мне пришлось иметь дело и с клеветой, и с телефонными розыгрышами, не говоря уже о том, что на меня орали те, с кем я работала. И все же надпись «СДОХНИ ОДИНОКО!» казалась мне нападкой, единственной в своем роде.

Обычно я, становясь мишенью для удара извне, напрямую не влияющего на мою работу, обнаруживала, что еще на этапе восстановления после него испытываю нечто вроде упоенного трепета, который помогает мне перевести всю ситуацию в шутку. Поначалу мне казалось, что и нынешний случай из той же категории. Я даже ощутила нечто вроде презрения, говоря себе, что вот теперь-то эти болваны наконец натворили дел, а значит, крепко их припекло. И все же я понимала, что фраза, которую я пыталась анализировать как единственную в своем роде, – «СДОХНИ ОДИНОКО!» – по-видимому, обладающая силой просачиваться в трещины моей души и творить там разрушения, несомненно, вывела меня из равновесия.