Сейчас тема была куда более животрепещущей.

Проходя мимо площади со статуей Виктуса Красса, Яме свернул на улицу Свободы, дабы не попасть в митингующих и кардон заграждения, что здесь были всегда. Кто-то постоянно дрался, кто-то швырял в солдат камнями. Ещё один день, когда не знаешь, откуда прилетит: от солдат или от своих.

Мир изменился. Заявление Седрика Красса сыграла злую шутку и протестующих существующему режиму оказалось слишком много, поэтому ситуация 529-ого, когда пришли военные и просто всех расстреляли, не повторилась, а ведь могли пролиться реки крови и сейчас. Почему же не пролились? За слабость это никто не посчитал. Напротив: люди решили единогласно, что Седрик пытается продлить страдания их за грехи.

В других странах почему-то стало не легче. Бардак, неразбериха, уходящие в отставку президенты, сменяющие друг друга министры. Это время окрестили Эпохой Отставок. Страны просто разваливались, уровень преступности начал зашкаливать, уровень бедности резко возрос. Предприятия банкротились, мировые валюты рушились, множились сообщения о смертях людей на ключевых постах.

Все смерти Седрик Красс приписывал себе и прикреплял видеоподтверждения: плохенький монтаж на чёрно-белую камеру с неряшливыми спецэффектами. Этим он только подливал масло в огонь.

Два года прошло словно в аду. Оцепления, блокады, стычки. Сотни и тысячи сосланных, разрушенные жизни, разделённые семьи. Мэр ушёл в отставку, верхушка власти осталась, являясь военными под присягой. Всё не развалилось к чертям только потому, что каждому к виску был приставлен пистолет.

Протесты не прекратились. Казалось бы их стало только больше, они стали только сильнее, люди приняли твердить про какого-то мистического Наяхши Хаву, которого никто и никогда не видел. Он был словно мифический Будда, что должен был появиться в Авалоне и всех спасти. Яме считал, что спасти себя могут лишь они сами и для этого нужно действовать.

И люди действовали. Они создали Оцепление — информационное окружение, состоящее из подпольных локальных сетей с распределёнными серверами. Они создали внутри Оцепления целые центры, в которых помогали притеснённым, создавали свои органы власти, организовывались и жили по другим, своим законам. И это давало плоды.

Он тоже действовал по мере сил. Первое время участвовал в митингах, но вскоре понял, что может сопротивляться совершенно иначе и принялся эти митинги организовывать. Он координировал поставки продовольствия, организовывал встречи лидеров, встречи с медиками. Мелькал, но никогда не участвовал напрямую. Да и денег за это не получал. Можно было бы подумать, что вот она — его роль.

Но его тема была ещё более животрепещущая.

На прошлой неделе к нему приходил некий Зани Гоголац, сунул ксиву в лицо. Яме уже проверяли и не раз, но тогда он перенервничал, не понимая, о чём речь. А ему вежливо и доходчиво Зани Гоголац объяснил, почему же Яме не должен копать туда, куда в данный момент копает. Рассказали, что копает он себе глубокую яму. Не только себе, но и Мишель, а ещё Анне. Его дамы не знали, чем он занимается. Вернее знали, что он журналист. Вроде деньги приносит. Анне вообще было четыре долгих года и Мишель только-только снова устроилась фельдшером — было совсем не до расспросов, что делает муж.

И дело было совсем не в его подпольной деятельности в Оцепление, а касалось лишь его сюжета в СМИ. Зани Гоголац пришёл. Яме согласился прекратить. На словах.

На деле же его любопытство лишь разгорелось ярче. Что может быть такого в мистических смертях, о которых и без того поговаривали люди? Седрик — имя распространённое, но в последние сорок коротких лет оно обросло какими-то домыслами и легендами. Яни полез их проверять и обомлел: ни один ребёнок за последние сорок лет не дожил до десяти коротких лет. Задохнулся, захлебнулся, потерялся, отравился, умер от болезни, перестал дышать во сне, сердечный приступ, напоролся на штырь. Каждый с именем Седрик умирал.

Какой вывод напрашивается? Те, кто не знали, куда смотреть, подумали бы про какой-то изощрённый заговор правительства. Тем более что Зани Гоголац — низкий и ворчливый, словно лающая шавка, обязан блюсти тайну — ходячее тому подтверждение. Он же, Яме Оркенсон, мастер своего дела, умел складывать факты и понимал, что это древнее проклятье рода Крассов за все те злодеяния, что они совершили.

Поднявшись по лестнице, он увидел, что дверь его открыта. Достав шокер, он шагнул в пустоту и выбросил руку с зажатой кнопкой, зажмурившись от страха. Рука во что-то упёрлась, что-то упало. Он открыл глаза, глядя себе под ноги на корчащегося в судорогах бугая.

«Бежать!»

Но впереди, на полу, сидела жена, а на руках поскуливала Анна. Один её красный бантик сполз, а второй валялся в углу. На Яме уставились холодные глаза Зани и дуло пистолета.

— Ну и что мы с тобой будем делать? — произнёс он с приморским акцентом.

Яме лишь сглотнул, переступая тело.

СМИ никогда не были свободными. Всегда приходится жить в страхе. Перед головорезами, перед государством-садистом, перед президентом-императором, творящим произвол. Гнев, что разгорелся внутри Яме, адреналин от поверженного противника — они были сильнее его мыслей. Сейчас он стал словно всесильным, кинувшись на наглеца, что смел затыкать его, брать в заложники его семью.