Варвара Егоровна удивлялась осведомлённости мужа: про лучи, про таможни она, как и Тишка, тоже ничего не слыхала. Но уж то, что посылку не разрешат передать в тюрьму, в этом у неё сомнений никаких не было. Она знала от сведущих людей, что в тюрьмах существуют на посылки ограничения: в три месяца, скажем, одна, и то если ты себя хорошо ведёшь. А про Корвалана рассказывают такое… Он ведь ни начальника тюрьмы, ни охранников, никого не признаёт, правду им в глаза режет, на своём стоит неотступно — кто ж ему разрешит передать посылку. Вон немецкие лагеря были — разве туда чего-то пошлёшь? Рассказывали, когда конвой ведут и какая-нибудь сердобольная баба бросит пленным кусок хлеба, так и в неё, не задумываясь, стреляли. А ведь в Чили тоже фашисты. Нет, о посылке туда и думать нечего.

А Иван знай разглагольствовал:

— Знаешь, мать, у нас прошлым летом туристские путёвки в Чехословакию предлагали… Если и нынче будут куда — может, свозить ребят? Пусть развиваются.

— Да сиди ты! Ты меня хоть бы до Костромы свозил, а то скоро жизнь проживу и на поезде ни разу не ездила…

— Свожу, свожу, — обещал Иван, обмякнув от великодушия.

А когда ездить-то? По рукам и ногам связана хозяйством — корова, поросёнок, овцы. Если бы ещё не парни были, а дочери — на них бы корову можно оставить. А Славке вон доверь — не доена и не поена будет.

Да и дочери тоже… Нет уж, видно, по заграницам не ездить. Детки вырастут, они наездятся и за родителей. Поясницу вон схватило радикулитом — так до Берёзовки, до больницы, не могла выбраться, а тут ведь двенадцать километров всего.

У Ивана же после Тишкиной посылки блажь ударила в голову: надо сыновьям белый свет показать.

— Сам-то много ли видел?

— А и сам посмотрю, — скалил зубы Иван. — Мать, — поворачивался он к Варваре Егоровне, — ну, ты зарабатываешь до двухсот, да у меня по три — по четыре сотни выходит. Куда нам деньги-то? Солить, что ли?

— Да отправляйтесь на все четыре стороны, — отмахивалась Варвара Егоровна: знала, что никуда не уедет. Кто его среди лета из колхоза отпустит? А зимой у ребят школа, никуда не уфыкнешь.

Но Иван — как маленький ребёнок — вбил себе в голову и не отступает:

— Ой, нынче съездим… Чёрное море покажу, Кавказ…

— Так Кавказ или Чехословакию? — не упускала возможности подколоть мужа Варвара Егоровна.

Но он не замечал издёвки:

— Путёвки будут — в Чехословакию, а нет — на Кавказ.

— Ну, валяйте…

Теперь вот Иван сидел на кровати сыновей и им мог брякнуть чего ни попадёт.

— Давай вставайте, вставайте, — поторопила Варвара Егоровна и мужа, и сыновей.

Но Иван всё-таки успел задать Тишке вопрос:

— А вот, Тишка, как ты думаешь, что из себя представляет граница?

Варвара Егоровна как была с марлей в руке, через которую процеживала молоко, так с марлей на него и пошла:

— Да ты чего ещё тут турусы на колёсах разводишь? Ребятам надо в школу бежать, а он им границей головы забивает… Ты бы про уроки у них лучше спросил… А то ни разу не поинтересовался, выучили ли?

Иван поднялся с кровати и попятился, защищаясь от марли вытянутыми руками.

— Мать, да если хочешь знать, это вопрос из географии — про границы.

— Какая в третьем классе география? — наступала Варвара Егоровна. Даже предметов у сыновей не знаешь, совсем от дому отбился. Только ночевать и приходишь…

В общем, накричала на него, насобирала всякой всячины, какой надо и не надо. Иван сразу взглядом потух, оделся, ушёл в сени, взялся чего-то топором мастерить.

А когда ребята убежали в школу, вернулся в дом.

— Ты чего же это при детках-то так меня? Я ведь не на гулянку хожу — на работу…

Он сглатывал обиду.

— Ой, Ваня, и сама не знаю чего, — призналась Варвара Егоровна. — Накатило чего-то. Испугалась за Тишку. Думаю, вот сейчас скажешь ему про посылку — и у него на месяц слёз.

Иван примиряюще пробурчал:

— Да я ведь не бестолковый, я понимаю, чего к чему… Я ведь над развитием его хочу поработать.

Ну вот, далось ему теперь это развитие. То в Чехословакию собирался везти, то географию для третьеклассника вводит.

— А надо, мать, надо… И сама шумишь, что мало на них обращаю внимания… Ты уж, мать, хоть урывками-то мне не мешай.

Ну, раз Иван снова стал называть её матерью, значит, простил обиду.

24

По радио передавали письмо чилийского рабочего П. из города Сантьяго.

«… Уже третий год, — глухим голосом читал за рабочего какой-то диктор, — на моей родине царит мрак фашистской ночи. Третий год чилийский народ живёт в обстановке свирепого террора, страха и нищеты. Третий год Единый профцентр трудящихся Чили действует в условиях подполья…»