«Итак, — подвёл итог этим мыслям Илмарт, — если не поговорить, то он так и будет считать, что я не принял бы его, если бы знал правду».

Такое положение дел показалось ему совершенно недопустимым.

Он, в самом деле, в жизни не завёл бы дружбы с даркийцем; уж конечно любого сподвижника Грэхарда одарил бы лишь ненавистью и презрением; и с чувством выполненного долга перерезал бы глотку каждому, кто участвовал в походах против Мариана.

Проблема была в том, что Дерек уже стал для него близким человеком; и, раз уж так сложилось, то становились уже неважны ни его религиозные, ни его политические взгляды. Илмарт в своей жизни насмотрелся на то, как самые близкие люди режут друг друга из-за различий во взглядах такого толка; поэтому ему была глубоко омерзительна сама мысль, что Дерек может думать — и наверняка думает — что Илмарт возненавидел бы его, если б знал.

Но как начать разговор столь деликатного свойства… было неясно.

Не придумав ничего лучше, Илмарт зашёл с неожиданной откровенности:

— А я дезертировал из-под Френкали, — спокойно и ровно признался он.

Дерек аж вздрогнул — и от того, что уже с головой ушёл в чтение, и от того, что признание это оказалось весьма шокирующим. Надёжный и основательный Илмарт не выглядел как человек, способный на дезертирство.

— Мне больше некого было защищать в этой паршивой стране, — объяснил свою мотивацию Илмарт, впрочем, голосом слишком мертвенным, чтобы можно было поверить, что ему этот вопрос действительно уже безразличен.

Дерек, который прекрасно умел улавливать интонации такого рода, тут же поспешил с ответным признанием: чтобы поскорее показать, что он ни в коем случае не осуждает.

— Знаешь, — чуть срывающимся голосом выдавил он, — я тоже в какой-то степени дезертир.

Он и в самом деле смотрел теперь на свой побег именно так. В конце концов, он был на государственной службе — и отговариваться тем, что он находился в рабстве, было лицемерно, потому что никто не принуждал его взваливать на себя ответственность такого рода, и это был его личный выбор и его решение. Он хотел быть полезным Грэхарду — и он стал.

Тогда он сбежал, не думая о том, кто теперь будет разбираться со всеми оставленными им делами. Конечно, не представлялось возможным всё грамотно подготовить и передать эти дела, сохранив такое в тайне от Грэхарда. Но всё же, если бы он подошёл к делу ответственно, он бы так не спешил, а хотя бы подготовил документы, распоряжения, письма.

Как бы ни сложились его личные отношения с Грэхардом — он не имел никакого права просто бросить все дела, ответственность за выполнение которых он на себя взял.

Это теперь мучило его и заставляло стыдиться своего поступка. Он понимал, конечно, что незаменимых людей нет, и там, на месте, справились и справляются со всем и без него. И всё же совесть его делала ему укор, и ему было понятно то деланное безразличие, с которым Илмарт теперь говорил о своём дезертирстве.

Уровень драматизма в их молчании достиг критической отметки.

— Не хватает Тогнара, — снизил этот уровень накала Илмарт, — чтобы сказать, что у нас у обоих нет мозгов. У меня — потому что человек не обязан умирать за идею, в которую не верит. А у тебя, — спокойно заключил он, — потому что человек не обязан быть верным тому, кто им пользуется.

Дерек нахмурился, пытаясь понять, как это Илмарт так ткнул пальцем в небо, что попал. Не понял и, сощурившись, переспросил прямо:

— А с чего ты взял, что мною пользовались?..

Неспешно перевернув страницу в пиратских мемуарах, Илмарт в ответ уточнил:

— Не считая того, что у тебя это на лице написано? — фыркнул и добавил: — Достаточно проследить, от чего Тогнара начинает особенно трясти.

Совсем помрачневший Дерек сложил руки на груди и устремил на друга взгляд требовательный и острый: он чувствовал, что разговор к чему-то должен вывести, но в упор не понимал, к чему.

— А особенно трясти его начинает, — покладисто принялся перечислять Илмарт, — когда кто-то при тебе упоминает ньонского владыку, или когда сам ты упоминаешь Ньон, или когда тебя начинает нести угождать какому-нибудь идиоту, или когда ты высказываешь полное пренебрежение собственной самоценностью и вообще начинаешь демонстрировать не то шутовские, не то рабские замашки… — по мере перечисления Дерек каменел и бледнел. — И даже интересно теперь проверить, — хмыкнув, добил Илмарт, — как он отреагирует на упоминание даркийцев.

Дерек заполыхал до самых ушей и даже прижмурился от неловкости и стыда.

— Для справки отметь где-нибудь, — мягко добавил Илмарт, — что в моей семье никто не считал, будто бы даркийцев следует сжигать.

Мучительно закашлявшись, Дерек вскочил и отвернулся к окну, пряча лицо от разговора.

— Но если ты и дальше будешь оскорблять меня предположением, — безжалостно продолжил Илмарт, — что что-то в твоём прошлом может изменить моё отношение к тебе, то я… — пару секунд демонстративно подумав, решил: — Вызову тебя на дуэль и хорошенько отметелю.