КРИТИК:

— А бывает, что вы ее переступаете?

ВЕДУЩАЯ: — От неудач я не застрахована… Но я обязана думать о том, как защитить распахнутую навстречу зрителям человеческую душу. Нельзя унижать человека состраданием, нельзя его жалеть, даже если речь идет о трагических коллизиях в его жизни. Еще раз хочу подчеркнуть: сопереживание, а не сострадание.

КРИТИК:

— Вот мы и вернулись на круги своя. С этого начинался наш обмен мнениями.

ВЕДУЩАЯ:

— Давайте называть вещи своими именами. Какой же это обмен мнениями, настоящий спор.

По самым скромным подсчетам, около пятисот раз за годы, что живет передача «От всей души», произносила я заветную фразу: «Прошу вас, имярек, подняться на сцену». И каждый раз с трепетом жду нового знакомства. Состоится ли оно?

В сорок четвертом году, вскоре после того, как открыли Дорогу жизни, я приехала в Москву с твердым намерением поступить в театральный институт, стать актрисой. Воспитывалась я в семье, причастной к искусству. В доме у нас устраивались музыкальные вечера. Отец играл на рояле и виолончели, писал стихи.

Я часто бывала в ленинградских театрах, видела Уланову и Сергеева в «Ромео и Джульетте», помню молодых Сухаревскую и Тенина в Театре комедии у Н. П. Акимова. В Александринке, ныне Академическом театре драмы имени А. С. Пушкина, я бывала не только на спектаклях, но и на репетициях, куда меня брал с собой мой дядя, В. А. Щуко, оформлявший там спектакли.

Вряд ли мои детские впечатления представляют какой-нибудь интерес, но одно потрясение, которое я испытала в этом театре, осталось со мной на всю жизнь. Я впервые увидела зрительный зал, когда закончилась репетиция и до вечернего спектакля оставалось два-три часа. Закрыты чехлами кресла в партере, еще не появились билетеры, пуста оркестровая яма, опущен занавес, нигде ни души. И я почувствовала тайное могущество зрительного зала (пока без зрителей).

Наверное, это было щемящее, пронзительное ожидание праздника. Потом каждая веха моего постижения театра добавляла все новые ощущения зрительного зала.

По приезде в Тамбовский драматический театр первые несколько месяцев у меня не было квартиры и я жила в гримерной. Однажды ночью, когда после вечернего спектакля разошлись актеры и театральный сторож закрыл парадный подъезд и служебный актерский, я оказалась в ложе, оставшись один на один со зрительным залом. Первые минуты было страшно (я вообще ужасная трусиха), однако постепенно страх отступал, зал начал приобретать удивительную монументальность, и, странно, я почувствовала себя уверенно. На память приходили монологи героинь, которых я мечтала сыграть. «Я теперь такая добрая, такая честная, какой никогда еще не была и, может быть, завтра уж не буду. На душе у меня теперь очень хорошо, очень честно, не надо этому мешать» (Негина из «Талантов и поклонников»). В эти счастливые мгновения мне казалось, что я обязательно буду актрисой. Чувство необыкновенного подъема, которое я тогда испытывала, можно сравнить лишь с полетом.

Я и теперь испытываю трепет перед пустым зрительным залом. Вот написала — «пустым» — и хотела зачеркнуть. Нет, не буду зачеркивать. Если даже в зале нет зрителей, в нем все равно их слезы, слезы горя и слезы радости, их волнения, их аплодисменты. Не может оставаться пустым зал, который только что был до краев наполнен эмоциями. Они еще носятся в воздухе. Наверное, в этом тоже скрытое могущество театра. Наступает час, билетеры снимают чехлы с кресел, распахивают двери в партер, в амфитеатр, в ложи, в бельэтаж, в ярусы, раскладывают программки… И зал становится праздничным, а вместе с ним и ты — независимо от того, по какую сторону рампы находишься — на сцене или в зале.

Я опять отвлеклась. Хочу снова вернуться в детство. А оно прошло в Ленинградском ТЮЗе, который, по существу, был для меня второй школой. Художественный руководитель ТЮЗа Александр Александрович Брянцев задался целью приобщить ребят к театру. У нас были постоянные дежурства на спектаклях. Боже, сколько гордости и уверенности в себе могла придать простая красная повязка! А после спектакля Брянцев оставлял нас, и мы разбирали пьесу, режиссуру, игру актеров.

Помню, больше всех мне нравился актер Блинов, кажется, я была влюблена в него (он погиб в Великую Отечественную войну). Александр Александрович записывал все, что мы говорили, — видимо, хотел до конца понять особенности детской психологии, детского восприятия искусства, проникнуть в мир нашей фантазии, узнать всю меру и степень обостренного чувства правды — неизменного спутника детства, услышать чутким ухом эмоциональную природу юного зрителя. Мы знали только одно — с нашим мнением считается сам Брянцев! И это нас окрыляло.

С таким «театральным багажом» я отправилась в Москву, чтобы держать экзамены в театральное училище. Золотые медали в школе тогда еще не были учреждены. Я получила аттестат с золотой каемочкой и везла его в Москву вместе с радужными надеждами. Но опоздала. Прием в театральные училища уже закончился. И только в химико-технологическом институте имени Менделеева продолжался набор. Выбора у меня не оставалось.

Я получила студенческую хлебную карточку — целых восемьсот граммов хлеба в день. Это после блокадного-то Ленинграда! Почти целый кирпичик! Хочешь — белого, хочешь — черного, а то и того и другого пополам.