Но получив неоднократный и твердый отказ, наместник Великого Князя оставил за мной право быть молчаливым, никогда не смеющимся боярином.

С моей подачи в городе появились освещение, каменные мостовые и училища для молодых подмастерий.

В окрестных деревнях и хуторах я налаживал фермы, производящие молочную еду. У нас бурно развивалось производство творога, сметаны, сливок, сыров.

Женщины научились прядильному делу, и теперь новгородские купцы продавали ткани и изделия по всей Руси.

В небольших селах я открывал кузни, которые самостоятельно производили подковы, топоры, ножи, дверные петли, корабельные скобы, гвозди.

Экономика Новгорода ожила и народ стал процветать.

Местная знать и духовенство так же старались поддерживать со мной дружбу.

Хоть я многих и не жаловал, но все же членам Новгородского Вече — совета бояр и Владыкам Новгородской Епархии, исправно заказывал и привозил из Европы предметы роскоши.

Мебель, тонкую фарфоровую посуду, изящное оружие, медные подсвечники, кувшины и подносы.

Все это добро шло для того, чтобы бояре и церковники благоволили мне и помогали в делах.

Я раскрутился и дело приобрело такой размах, что через два года усердной работы, мой капитал так вырос, что я мог позволить купить собственный торговый флот.

У меня было четыре собственных корабля с командами. Но поток товаров и перевозок все возрастал и мне, по-хорошему, нужен был еще с десяток кораблей

Но я пока не спешил с этим вопросом. Корпорация все расширялась и расширялась и мне уже нужно было позаботиться о ее безопасности.

Соседи из Твери, Владимира-Суздаля начали косо поглядывать на наших новгородских купцов и крестьян, выглядевших опрятно и богато.

Пока еще никто не покушался, но зная, тысячелетнюю привычку центра Руси прибирать к рукам то, что приносит доход, я должен был обезопасить корпорацию наперед.

Делал это где-то подкупом и выгодой, а где-то силой и жесткостью.

Сам-то Мартын Иванович Лютый, так теперь меня звали, мог постоять за себя.

И я не раз раздавал люлей местным портовым здоровякам забиякам.

Они боялись меня, как огня и уважительно здоровались, обходя стороной. Так же, как и стражники городской дружины знали, что Лютого лучше не трогать. Лучше с ним дружить.

Но одно дело боярин, другое дело его предприятие.

Работать без прикрытых тылов становилось не только опасно, но и глупо. На кон было поставлено очень многое!

Делать то, что я запланировал без собственной быстрой умелой и тайной дружины дальше было невозможно.

Нужно было возрождать свой клан.

Поэтому были у меня дела, о которых не знал никто из моего окружения.

И я вот уже месяц, как дожидался вестей из Ладожского порта.

В одно сентябрьское утро дверь в дверь моего роскошного кабинета уставленного европейской мебелью и устланного персидским коврами постучались:

— Барин, Мартын Иванович, к вам гости пожаловали— прохрипел в сенях своим сиповатым голосом Прохор, мой слуга и по совместительству оруженосец. Крепкий молодой мужик тридцати лет отроду, выкупленный мной из рабства на английском флете(тип корабля), доставившем меня из Европы в Ладогу.

— Кто такие? Заходи.

— Не могу знать, барин. Иностранец. По-русски не бельмеса, просил передать вам вот это, — Прохор протянул мне маленькую бумажную карточку наподобие визитки.

На ней был изображен ромб с полуприкрытым глазом.

— Он один?

— Один, Мартын Иванович.

— Зови. Вели накрывать стол в трапезной, — сказал я строго.

— А как накрывать по-повседневному или по-праздничному, с осетрами и икрой?

— Давай по-обычному.

— А пить, что изволите, водки? Медовухи с квасом? Или этого ихнего коньяку?

— Принеси красного вина.

— Будет исполнено, барин!

Прохор вышел из моего кабинета и отправился за гостем. Через некоторое время он вернулся отворил дверь и пытаясь выказать уважение, поклонился, пропустил человека в черном плаще вперед себя.

Я узнал его сразу. Мой спаситель из неспящих вновь стоял передо мной.

— Мартын Иванович Лютый! — громко представил меня Прохор, поведя в мою сторону ладонью, чем вызвал улыбку на лице гостя.

Мой оруженосец старался изо всех сил произвести на иностранца благостное впечатление обо мне и представить меня, как полагается.