Я чувствую себя такой пустой, что мне хочется кричать, просто чтобы чем-то наполнить свое тело.

Пролить слезу. Только одну. Чтобы показать себе, что ты можешь. Ты же актриса, черт возьми!

— Молодец, мисс Эшкрофт. — Джереми наклоняет шляпу в мою сторону. — Заслуженно.

Каким-то образом я прохожу всю репетицию, не расстроившись из-за того, что не расстроилась из-за афиши. Я когда-нибудь снова почувствую что-нибудь? Радость? Удовольствие? Зависть? Ненависть? В этот момент я готова на все.

Рахим в приподнятом настроении. Он спешит полюбоваться нашим плакатом, когда наступает время нашего перерыва.

— Насколько грустно, что это место настолько отстойное, что мы волнуемся из-за плаката? — Рахим цокает языком, еще раз осматривая себя на этой штуке от пола до потолка. — Ты знаешь, сколько денег они вложили в маркетинг Гамильтона?

Между репетициями Лукас ходит как павлин. Судя по всему, впервые за двадцать лет на премьеру в Calypso Hall приедут настоящие критики. Он улыбается и смеется вместе с технической бригадой, не жалуется, когда двое звукорежиссеров уходят домой пораньше, и обнимает сценографа, когда она случайно ломает реквизит.

Когда репетиция окончена, Рене и Слоан спешат на любительскую постановку общего друга, премьера которой состоится сегодня вечером.

— Увидимся завтра, Вин. О, и моя девушка благодарит за подсказку с печеньем. — Рахим целует меня в щеку, тоже уходя. — Желток и коричневый сахар? Находка!

— Скажи ей, чтобы звонила мне в любое время. Эта штука полна лайфхаков с рецептами. — Я стучу в висок. — Но помни, не делись профессиональными секретами со своим валяльным клубом!

Он смеется, разворачиваясь и направляясь к двери. Я иду в свою гримерку.

Это крошечное пространство за кулисами, но оно все мое. Я закрываю за собой дверь, прижимаюсь лбом к прохладному дереву двери и делаю очищающий вдох.

— Ты в порядке. Все хорошо, — говорю я себе вслух.

— Я позволю себе не согласиться, — протягивает кто-то позади меня, заставляя меня выпрыгивать из кожи. — Не многие люди, которые разговаривают сами с собой, считаются нормальными.

Голос, насмешливый и веселый, принадлежит единственному мужчине, к которому у меня есть какие-то чувства в эти дни. Чистое отвращение, если быть точным. Я нахожу Арсена сидящего на ободранной желтой кушетке, скрестив одну ногу на другой, неприступный император, каким он и является.

— Мистер Корбин, какой сюрприз. — Мое сердце колотится в груди. Я впервые за много месяцев чувствую орган, и мне не нравится, что причиной тому этот байронический, замученный человек. — Что привело тебя в мою маленькую берлогу?

— Сейчас я между встречами. Я подумываю обзавестись квест-комнатой в Брайант-парке. Тема средневекового подземелья. Они, кажется, в моде.

— Спасибо, что поделился. Это многое значит. Теперь позволь мне быть конкретной. Что ты делаешь в моей гримерной? — Я собираю волосы в хвост.

— Твоей гримерной? — Он скептически выгибает бровь. — Я и не подозревал, что ты так яростно ею владеешь. Выросла с братьями и сестрами, да?

Да, но я не собираюсь доставлять ему удовольствие, делясь с ним этой информацией. Кроме того, я ненавижу его тон всегда дружелюбный и насмешливый, как будто он может терпеть меня больше, чем я его.

— Ты тоже вырос с сестрой. Хотя я не могу сказать, что ты относился к ней по-братски. — Я скрещиваю руки на груди, прислонившись к двери. — Переходим к делу. У меня есть дела на сегодня.

— Я не знал, что тебя учат сарказму в Стране Бога, деревенщина. — Он проводит рукой по своему спортивному бедру, и я сопротивляюсь желанию следить за его движением глазами. — Думаю, пришло время обменяться заметками о том, что произошло той ночью. — Он кладет руку на спинку дивана. — Все, что мы узнали в последствии. Я покажу тебе свою, а ты мне свою, так сказать.

— Мне не нравится, когда ты мне что-то показываешь. — Я морщу нос.

По правде говоря, я хочу это сделать. Очень сильно. Количество раз, когда я подумывала обратиться к этому человеку, чтобы спросить его о том, что он знает, бесчисленно. Но я также не доверяю его намерениям, учитывая нашу короткую историю.

Его губы искривляются в ухмылке.

— Сколько "Аве Мария" тебе нужно сказать за ложь, Виннфред?

— Я не вру.

— Лжешь. — Его ухмылка становится шире. — Я знаю, потому что твои губы шевелятся.

— Даже если я захочу обменяться записками, — я закатываю глаза — откуда мне знать, что ты скажешь правду? Ты можешь солгать, просто чтобы позлить меня. А что, если я выполню свою часть сделки, а ты будешь выкручиваться?

— У меня нет особого интереса причинять тебе боль, — спокойно уверяет он меня. — И не хочу причинять тебе боль. Я просто хочу составить наиболее точную картину того, что произошло.