— О, — сказала Робин, надеясь, что она прилично изобразила смущение, — да, хорошо. Почему бы и нет?

— Отлично. Тогда пошли, — сказал Пирс. — Нам придется идти длинным путем, держась подальше от экскурсий. И мне нужно сначала занести это домой, — добавил он, держа в руках свой этюдник.

Они отправились в путь через деревья и могилы, избегая тропинок, по которым бродили экскурсионные группы. Несколько раз Пез протягивал руку, чтобы помочь Робин перебраться через корни деревьев и каменистую почву, усыпанную осколками камней, и она позволяла ему взять себя за руку. После третьего раза он продержал ее несколько шагов прежде чем отпустить.

— Так что там с могилой Россетти? — спросила Робин.

Она почувствовала, возможно, параноидальное желание поддержать разговор с Пезом, пока они шли сквозь темные деревья, скрытые от глаз других людей.

— А, — сказал Пез, — ну, Россетти там не единственная.

— Нет?

— Нет, есть еще женщина по имени Лиззи Сиддал. Она была женой брата Кристины. Она умерла от передозировки, и когда ее хоронили, Данте положил в гроб с ней единственную рукопись своих стихов. Великий жест, типа.

— Романтично, — прокомментировала Робин, освобождая свою лодыжку от плюща.

— Семь лет спустя, — сказал Пез, — Данте передумал, откопал ее и снова достал стихи. Червоточины сквозь страницы и все такое… но искусство прежде шлюх, да?

Робин Эллакотт не посчитала эту фразу особенно смешной, но Джессика Робинс услужливо хихикнула.

Глава 66

Один из детей, слонявшихся вокруг

показал на всю эту ужасную кучу и улыбнулся…

В ребенке есть что-то ужасное.

Шарлотта Мью

На кладбище Нанхед

— Что ты рисовал? — спросила Робин у Пеза, когда они вышли с кладбища и направились в Норт-Гроув.

— У меня есть идея для киберпанка, — ответил Пез. — В ней есть путешествующий во времени викторианский гробовщик.

— Ух ты, звучит здорово, — сказала Робин. Пез провел большую часть короткой прогулки до арт-коллектива, рассказывая ей историю, которая, к ее небольшому удивлению, действительно звучала как продуманная и увлекательная.

— Так ты не только рисуешь, но и пишешь?

— Да, немного, — ответил Пез.

Пестрый зал художественного коллектива казался ослепительным после меланхоличного полумрака кладбища.

— Я сейчас, только отнесу это наверх, — сказал Пез, указывая на этюдник, но не успел он ступить на винтовую лестницу, как со стороны кухни появился Нильс де Йонг. Огромный, светловолосый и чумазый, он был одет в свои старые шорты-карго и кремовую кофту, похожую на халат, местами заляпанную краской.

— У тебя посетитель, — сообщил он Пезу низким голосом. Трудно было сказать, улыбается Нильс или нет, потому что его широкий, тонкогубый рот был естественно изогнут вверх. — Он только что пошел в туалет.

— Кто? — спросил Пез, держась рукой за перила.

— Филипп Ормонд, — сказал Нильс.

— Какого хрена ему от меня надо? — спросил Пез.

— Думает, что у тебя есть что-то его, — сказал Нильс.

— Например?

— Вот он, — сказал Нильс более громким голосом, когда Ормонд появился из-за угла.

Робин, которая никогда раньше не видела Ормонда, отметила его аккуратный, ухоженный вид, столь неуместный здесь, в Норт-Гроув. На нем был костюм и галстук, в руках он нес портфель, как будто пришел прямо из школы.

— Привет, — сказал он Пезу, не улыбаясь. — Хотел бы поговорить.

— О чем?

Ормонд посмотрел на Робин и Нильса, затем сказал:

— Кое о чем деликатном. Это насчет Эди.

— Хорошо, — сказал Пез, хотя в его голосе не было радости. — Хочешь пойти на кухню?

— Мариам там со своей компанией, — сказал Нильс.

— Хорошо, — сказал Пез, слегка раздраженно. — Поднимайся наверх.

Он повернулся к Робин.

— Ты в порядке?

— Да, конечно, я подожду здесь, — сказала Робин.

И двое мужчин молча поднялись по винтовой лестнице и скрылись из виду, оставив Робин наедине с Нильсом.

— Ты ведь не видела кошку? — спросил голландец, глядя на Робин сквозь спутанную светлую чёлку.

— Нет, извините, — сказала Робин.

— Он исчез.