Меж тем Мартин уже выпроваживал незваного гостя, сердечно прощаясь с ним как с родным сотоварищем. Заслышав это, Себастьян уже с замиранием сердца принялся ждать взбучки, которую, возможно и действительно заслужил, однако эгоизм настойчиво вторил за невиновность, отвергая обвинения совести и рисуя все новые и новые оправдания, делая виноватой именно «строгую врачебную интеллигенцию».

Пока Себастьян, слушая настойчивый эгоизм, взвешивал вину обоих сторон, с громогласной фразой: «Hugiena arnica valetudi nis (лат. Гигиена – подруга здоровья)!» в дверях появился Мартин. Перед собой он нес большой дымящийся таз, а на идеально ровном плече красовалось большое белоснежное полотенце.

Разом забыв о скорой взбучке, Себастьян нервно дрогнул, невольно ойкнул от приступа внезапной боли, и подозрительно покосившись на дымящийся таз, мертвой хваткой вцепился в простыню.

– Вот чегося приперся нервы трепать, спрашивается? – принялся ворчать Мартин, ставя таз на пол, – Раз жена не дает, то нече, нече на других злобы срывать!.. А раз завидуешь, то, будь добренький, завидуй молча!.. Ну разве не так?

Огромные ярко-синие глаза выразительно устремились на Себастьяна, а секундой позже Мартин отнял у Себастьяна его единственную одежду и принялся созерцать «ароматную картину».

– Опять уделался на славу! – раздался укоризненный тон, – Вторая простыня за сутки, не считая целой горы пеленок, которые я замучился то и дело из-под тебя менять!..

– Я нечаянно! – испуганно пискнул Себастьян и густо покраснел.

Это нелепое оправдание вызвало бурный хохот со стороны «строгой врачебной интеллигенции». Насмеявшись вдоволь, Мартин с серьезным видом достал из таза большую губку, отжал ее и велел Себастьяну лежать «смирненько».

– Это все от наркоза, – заговорил он, старательно обтирая лицо и руки Себастьяну, – мы же не опорожнили тебя должным образом, вот и получился результат со всеми вытекающими последствиями.

Себастьян и без того был готов сейчас сквозь землю провалиться, а Мартин продолжал сгущать краски.

– Тряпочки он испугался, видите ли! – ворчал тот, тыча губкой в лицо Себастьяна, – Надо было не истерить, а в туалет попроситься… Предоставил бы я тебе уточку!.. Чегось постеснялся-то?.. Эх, ты!.. Где не надо мы кричим, где надо молчим!.. Так еще и кашеварить на неделю вперед горазды!

Эти пристыжения сильно задели самолюбие Себастьяна и теперь он из последних сил он держался, чтобы не заткнуть себе уши.

– Хотя можно было тебе сифонную поставить, – меж тем рассуждал Мартин, – времени бы вполне хватило, но… Factum est factum (лат. Что сделано, то сделано).

Что такое «сифонная» Себастьян понятия не имел, но вдаваться в подробности не стал.

– На пару-тройку дней твой кишечник полностью опорожнен, – продолжал глаголить Мартин, – а когда на двор приспичит, то живот шибко не напрягай, ко мне обращайся – помогу тебе с этим делом…

– Касторкой? – боязливо пискнул Себастьян, сразу вспомнив о противном слабительном масле.

– Водичкой!.. – заявил Мартин и, мотнув взъерошенной головой в сторону большой резиновой груши, одарил Себастьяна многообещающим взглядом с лукавой усмешкой.

– «Этого еще не хватало!» – подумал про себя Себастьян и твердо решил, что лучше умрет от страшного «заворота кишок», которым обычно пугала мама, заставляя пить касторку, чем подвергнется столь греховному унижению.

Тем временем Мартин с видом заботливой мамаши продолжил свое несуразное обтирание.

– Пропотел, бедненький… – ласково приговаривал он, – Ну, ничего, ничегось, сейчас скверну с тебя смоем, чистенький будешь, свеженький, а там и на поправочку пойдешь… Миленький Мартин тебя моментиком вылечит…

Закончив обтирать и сюсюкаться, «строгая врачебная интеллигенция», вооружившись престранными ножницами с намотанной ватой, принялась старательно промакивать, присмиревший было левый бок какой-то невыносимо щиплющей жидкостью, едва ли не заставив взвыть от троекратной боли.

– Когда будешь сам мыться, – сказал Мартин строгим тоном, – то аккуратнее со швами, промакивай их до суха и не вздумай расчесывать, усек?

Не став дожидаться ответа в виде уже привычного кивка, он накинул на Себастьяна огромное полотенце, затем с предельной осторожностью поднял на ноги и принялся проворно менять постель.

Следы отхожей жизнедеятельности уже не так сильно смутили Себастьяна, а вот пятна на тонюсеньком подобии подушки заставили невольно передернуться от воспоминания о «страшном».

– Стошнило тебя от хлороформа, – принялся глаголить Мартин, меняя наволочку, – вполне себе нормальная реакция на резкое наркотическое опьянение.

Прогоняя прочь от себя стремительно возникшее ощущение привкуса железа во рту, головокружение от «смертоносной марли», а также образ «чудовищных орудий пыток», Себастьян вдруг увидел те самые жуткие кожаные ремешки, кровожадно свисающие с краев кровати. Вне себя от ужаса он, испуганно взвизгнув, резко отпрянул в сторону и, схватившись за левый бок, протяжно застонал от очередного приступа сильной боли.