Мэтр Иннокентий Анненский

И юный Гумилев.

Я положил Цветаеву

На столик у окна

Там в полном равноправии

С Ахматовой она.

А Мандельштама вижу я

На полочке в ряду

Ждет это Пятикнижие,

Когда я к ним приду.

Неотвратим, хотя нескор,

Набивший руку час заката,

Когда вдали тиара гор

Ещё сиянием объята.

Но все же многим не до сна,

Чуть заблудившимся по жизни,

Когда нависнет тишина,

И желтая луна повиснет.

Не спрашивай, мой Гамлет сизокрылый,

Зачем тебе явилась тень отца.

Одной какой волною накатило,

Другою скоро смоет до конца.

Пустое, что порой сомненья гложет,

Обманчиво, что истина дороже,

Когда она далась такой ценой.

Что знаем мы о Датском королевстве?

В нем некогда случилось много бедствий,

Принц датский, сизокрылый Гамлет мой.

Ночному сумраку навстречу,

Необычайно юн и свеж,

На землю скатывался вечер,

Весь с облаками цвета беж.

И было в воздухе такое,

Закат был трепетен и ал,

Как будто в мире под луною

Еще никто не умирал.

И мы с тобой, и птахи, и термиты,

Не бог весть кто в природе мирозданья,

Но в равной мере значимы и слиты

В час жизни, предначертанный заранее.

И вряд ли что придумаешь нелепее,

Чем разделять земное бытие,

На солнечного дня великолепие,

И жалкое ничтожество свое.

Что, вероятно, допустимо

На роковой изнанке дня,

Мои года проходят мимо,

Неощутимо для меня.

Но разве время что стреножит,

Остановив теченье лет?

И только зеркало тревожит

Мой изменившийся портрет.

Коль меня изберут президентом,

Напиши мне письмо в Белый дом.

Я воспользуюсь этим моментом,

Дам декрет и указы притом.

Коль меня заберут пациентом,

Напиши мне письмо в желтый дом.

Или просто в фейсбучную ленту.

О своем, о моем и твоём.

Это было прощальное эхо

Отзвучавших вдали голосов.

Праздник кончился, поезд уехал,

Как последний мираж без трусов.

Я четко и явственно вижу,

Лишь несколько будто извне,

Матильды Кшесинской афиша,

Керенский на белом коне

Мы с щедростью жертвуем многим.

Но только вовек не уйдёт

Февраль, где кривые дороги,

Россия, семнадцатый год.

Мы пронеслись по декабрю,

Считая беды и потери,

Но новогоднее преддверье

Я лично одухотворю.

Надежда, не умри последней,

И бодрость духа оживи,

Как в предвкушении любви

Порой воспрянет старец древний.

Твой мир, инфузория туфелька,

Не скажешь, что очень велик.

В нем все иллюзорно и кукольно,

И все изменяется вмиг.

Но если душа первозданная

Лелеет надежду и честь,

Всегда совершится желанное,

Для всех своя Золушка есть.

Вернее, чем может быть мыслимо,

Скорее вперед, а не вспять,

Уйдем как-то раз независимо

И все возродимся опять.

С былыми, возможно, ошибками,

Исправить которых нет сил.

И кто нас за это ошикает,

Из тех, кто припомнит, что жил?

Вот с портрета взирает доверчиво

Не король ещё, юноша Лир.

И покладистым, и гуттаперчевым

Представляется будущий мир.

Вдруг возникло желанье нежданное

Ну хоть что-то ему подсказать:

Гонерильей, тем паче – Реганою,

Нет резона дочурок назвать.

Есть прекрасное имя Корделия,

Назови так любимую дочь.