Шрифт:
— Что, не спится? — подошел к ней Мерлин. — Да, положение у нас, прямо скажем, поганое. Но ты знаешь, что-то такое впереди мерещится. Эпоха Рыб кончилась — туда ей и дорога. А вот какой будет эпоха Водолея? Слушай, это же зверски интересно! Вот они, — Мерлин кивнул в сторону невидимого отсюда Черного Замка, — сейчас готовы пойти на все, что угодно, только бы их любимая Кали-Юга никогда не кончалась. А она все равно на исходе, хотим мы этого или нет. И кончится она либо переисполнением Мирового Древа, либо его гибелью. В любом случае это конец того мира, который мы…
Выстрел!
— Тревога! — закричал кто-то.
… Кимон лежал на правом боку, подтянув колени к подбородку. Лицо его посерело и исказилось от боли. Пуля ударила ему в живот, но крови почти не было.
— Алекс… это был Алекс… — невнятно бормотал он. — У него руна… и письмо… и оружие… Запрещенное. Он меня узнал. У него руна… Проклятого Короля. И письмо…
— Что?! Алекс?!
Мерлин, выскочив из ворот, взлетел в седло.
— Стой! — крикнул Тилис. — Мерлин, не смей!
Но белый жеребец уже скрылся из виду.
— Он меня узнал… — бормотал Кимон. — И… и убил.
Боль, казалось, отпустила его. Он повернулся на спину и улыбнулся.
— Так лучше, — произнес он уже довольно спокойно. — На войне… лучше. Всегда хотел… Жил, как скотина… Хоть помер, как воин. Похороните здесь…
Глаза Кимона широко раскрылись и остановились.
— Все. Он умер.
Нельда подняла лежавший рядом меч и положила его на уже мертвое тело — рукоятью на грудь, острием к коленям. Так полагается поступать с воином, доблестно павшим в бою.
— Ну вот и все. Что теперь делать? — медленно произнесла она.
— Догонять, — твердо ответил Тилис. — Если Алекс везет письмо в Черный Замок, надо его догнать и перехватить. Письмо привезу я, вот и все. А ты… ты поведешь отряд в Железную Пасть.
— Я?
— Больше некому. Там потребуется Сила. Ты — посвященная Братства. А я — всего лишь достойный. Так что принимай командование. А мы пойдем. Алиса! Эленнар! Нам пора.
Андрей оделся и вышел наружу. Ноги сами понесли его на улицу академика Берга.
Если бы не весело светящиеся огни, город казался бы вымершим. Единственный попавшийся по дороге прохожий посмотрел на милицейскую шинель Андрея скорее с сочувствием: эх, дескать, бедолага, люди Новый год празднуют, а ты, значит, при исполнении…
Впрочем, у Алисиного подъезда стояла толпа. Приехавший с этюдов художник Седунов (изрядно пьяный, отметил про себя Андрей) сидел с гитарой прямо на капоте «Москвича-412» и пел песню. Мелодия была знакомая, хотя и несколько вышедшая из моды, но вот слова…
Мой небосвод хрустально ясен И полон радужных картин Не потому, что мир прекрасен, Не потому, что мир прекра-а-сен, А потому, что я-а — крретин! [5] Звенит высокая тоска, Необъяснимая слова-а-ми. Я не один, пока я с ва-ами, Деревья, птицы, облака! И я держу рассудок ясным, Смотря житейское кино: Дерьмо бывает первоклассным, Дерьмо бывает первокла-а-ссным, Но э-это все-о-таки — г…!5
Здесь и ниже стихи Игоря Губермана.
— Тоже, поэт! Пьянь… горчайшая! — ругнулась какая-то престарелая блюстительница нравов. — Во, милиционер пришел, ща он тебя заберет!
Однако «забрать» художника Андрей не хотел и не мог. И не потому, что гражданина Седунова задерживали уже черт-те сколько раз. А всего-навсего потому, что за руль он не садился, а только сидел на капоте и орал песню. И задевать никого не задевал. А что он пьяный, так много ли в эту ночь в городе трезвых?
— Дядя Костя! — попросила Алиса, высунувшись из окна. — Спой «Темноту», пожалуйста!
Седунов кивнул. Несколько секунд он отрешенно перебирал струны, а потом выкрикнул:
Темнота впереди! Подожди! Там стеною закаты багровые, Встречный ветер, косые дожди И дороги неровные. Там чужие слова, там дурная молва, Там ненужные встречи случаются, Там сгорела, пожухла трава И следы не читаются В темноте.Андрей молча слушал.
Он уже видел и то, о чем пелось во второй строфе: