– А она? На самом деле женщина любит в своей жизни только двух мужчин. И это не пресловутые отец и сын или муж и сын. Нет. Первый это тот, кто её распял, а второй – кто её с этого креста снял. Я буду приглядывать за ней, если тебе так будет легче.

– Было бы замечательно.

– Она ведь в этот раз ничего не делала?

– Нет, прошлого, видимо, хватило.

Андрей засунул руки в карманы. Он помнил тот день. Алиса наглоталась таблеток, закрылась в ванной и легла умирать. Поэтому отец снял замки со всех дверей в доме. Андрей помнил боль и отчаяние в глазах матери, как рыдал отец, как он сам сидел в палате и держал дурочку за руку, как тогда он впервые после пропажи матери не сдержался, пришлось выехать в поле и обратиться. Кажется, он выжег тогда несколько гектаров полей и болот. Торфяники горят и дымят долго. Неудачно вышло выместить свои горе и ярость. Самый сильный пожар со времён горения торфяников в две тысячи десятом году, и ответственность за это лежала на нём. Прошло четыре года, а казалось, словно это было вчера. Алису тогда отправили на принудительное лечение. Оксана Петровна была её лечащим врачом. Алису держали там полгода и выписали вроде бы с улучшениями. Но на самом деле она стала просто потерянной, сначала она ходила, как привидение, по дому, а потом ушла в загул.

– Возможно, она никогда тебе этого не скажет, – продолжила Оксана Петровна. – Но дело не в том парне, даже близко не в нём. Она считает себя ненужной и неважной. И здесь главным будет мнение только одного человека. Кто он, мы не знаем. Она никогда не называла его имени. Но главная задача терапии – показать ей, что она может быть любимой, а мнение и поступки одного человека не могут влиять на всю её жизнь.

– Я понял, – коротко кивнул Андрей. – Мне пора, я и так опоздал.

– Ну теперь мы будем видеться часто, я так понимаю. Пока.

– До свидания.

Андрей зашагал к машине. Опоздание ему простят, а вот простит ли он себя, что был недостаточно близок к Алисе, чтобы увидеть, как ей плохо. Он должен ей помочь. Но что он мог сделать? Наплевать на правила и условности? Разбить сердце «мамы Лены», признавая наконец-то, что любит Алису не как сестру. А Алиса? Кто этот человек, что обесценил её настолько, что она решила покончить жизнь самоубийством, а когда её спасли, начала гробить свою жизнь.

Он сел в машину, взял телефон и набрал номер.

– Привет, Лёх, – поприветствовал Андрей, когда ему ответили. – Меня сегодня не будет в конторе.

– С чего вдруг?

– Надо опросить свидетелей, – соврал Андрей. – Если что-то срочное, звони.

– Хорошо.

Но он никуда не поехал. Так и просидел на парковке в машине у центра, раздираемый беспокойством за девушку. В обед он вошёл в здание. Алиса ждала его у кабинета.

– У меня предчувствие, что ты не в духе, – возмутилась она.

– Ну что ты, я просто источаю счастье. Обед?

– Да, я голодная, как волк.

– Кафе?

– Домой, – она активно замотала головой.

Он обнял её за плечи и повёл к машине.

– Как прошло? – наконец-то спросил он, когда они проехали половину пути.

– Мне предложили группу поддержки, типа клуба анонимных алкоголиков. Важна социализация. Глупо всё это. Социализация. Социализироваться нужно с теми, кто лучше тебя, тогда ты начинаешь равняться на них, а общаться с себе подобными – значит барахтаться в том же болоте. Мы изгои, общество не принимает нас. Глупо, живём в двадцать первом веке, а нас всё ещё делят на касты и сословия.

Андрей утвердительно покачал головой.

– Ты права, но всё же эти группы работают, поэтому давай ты сходишь разок, а потом уже решишь, стоят они твоего внимания или нет. Не руби с плеча. И, может, стоит выйти на работу? Ты прекрасный историк со степенью, твои умения и таланты не должны быть похоронены.

Приехали. Андрей вышел из машины и помог Алисе выйти, как галантный кавалер он открыл ей дверь машины, подал руку. Открыл дверь подъезда, пропустил вперёд в лифт. Когда они вошли в квартиру, он прошёл к барной стойке посреди комнаты и облокотился на неё, упираясь ладонями в столешницу.

– А ещё, – Алиса запнулась, – она сказала, что мой образ жизни ни к чему хорошему не приведёт. Например, я не помню, откуда у меня это засос, а мало ли что ещё может случиться. Я ведь ни с кем, уже очень давно… Я понимаю, что у меня отсутствует чувство самосохранения…

– Это я, – сознался Андрей, не давая ей договорить.

Последовала долгая пауза. Он не смотрел на неё, просто не хватало сил, было безумно стыдно. На руках выступили вены и начали слабо светиться огнём. Он должен успокоиться, должен сдержаться.

– Что? – в горле у неё пересохло, и она едва смогла произнести свой вопрос.

– Ты спала, и я…

– Зачем?

Он оторвал взгляд от столешницы и посмотрел на девушку. Из её глаз катились слёзы.

– Зачем? Я тебя спрашиваю! Что ты хотел этим доказать? Что? Хотел, чтобы я признала, что нуждаюсь в помощи? Хотел, чтобы я поверила, что ты действительно обо мне заботишься? Хотел манипулировать мной?

– Нет, Боже, – он сглотнул. – Прости, я поступил, как мальчишка, застрявший в пубертате. Просто я проявил слабость. Я не должен был. Ты спала, а я не устоял. Ты, только ты одна всегда была в моих мыслях, в моём сердце. Я всегда был рядом, пока ты не оттолкнула меня, но даже потом я старался, делал всё, что в моих силах. Мы выросли вместе, я знаю тебя настоящую. Господи! Да я проживаю с тобой двадцать четыре на семь. Ты первая, о ком я думаю, когда просыпаюсь. Ты, ты, ты, всегда только ты!