По рюмочке коньяка? А и черт-то с ними, с моими принципами и трезвостью. За такое дело, как рождение дочери (второй, между прочем, если считать и ту, что осталась в моей реальности) можно и принципами поступиться. Вспомнив единственную армейскую команду, начинавшуюся на букву «А», махнул рукой.

— Наливай!

И вот, мы укрылись в кабинете у тестя, тот с радостным видом принялся разливать коньяк по крошечным рюмкам. Авось, с одной-то рюмашки я не помру.

— Эх, лучше бы мальчишка родился, и был у нас бы новый граф Комаровский, — вздохнул тесть, поднимая рюмочку.

— Девчонка тоже неплохо, — отозвался я, чокаясь с тестем.

Попытался выпить, не удалось. Сделал глоточек. Тьфу. Как же эту гадость-то народ пьет?

Кажется, от крошечного глотка в голове зашумела, все вокруг поплыло.

— Кстати, а как вы ребенка назвать решили? Или еще не решили? — полюбопытствовал тесть.

— Мы же сразу сказали — если мальчик, так будет Виктор, а девочка — то Виктория.

Андрей Анатольевич помолчал, потом осторожно — так, чтобы я не заметил, стряхнул слезинку, вылезшую из глаза, посмотрел на мою рюмку, вздохнул и недрогнувшей рукой налил себе еще одну рюмку. Выпив, поблагодарил:

— Спасибо. Жаль, что не Виктор Комаровский, но Виктория — это великолепно.

Я хотел сказать, что вторым ребенком у нас может быть и мальчик, но не стал. Не знаю, решимся ли мы с Наташей на второго? Хотя, тут как Бог даст.

Да уж, как Бог даст якобы неверующей большевичке и чекисту-агностику.

— Все образуется, — похлопал меня тесть по плечу. — Не переживай так. Мы с супругой двоих родили, ничего.

Неужели так заметно, что я переживаю? Но как не переживать-то?

Без стука в кабинет влетела теща.

— Андрей, а где конвертик для доктора?

— Ух ты, — подскочил тесть и принялся хлопать себя по карманам. — Да только что тут был! Гонорар-то для доктора… И куда делся?

Я тоже подскочил и полез в карман за бумажником.

— А сколько надо?

— Да вон же он, конвертик-то! — фыркнула теща, отгоняя мужа от кресла. — Прямо под твоей задницей лежит! Ну, дал бог муженька…

Ольга Сергеевна ухватила конверт и умчалась обратно.

Ладно, что не обматерила. Это я поначалу думал, что в аристократических семьях все так, как показывают в старинных фильмах и муж, обращаясь к жене, непременно должен ей говорить вы, а та, в ответ на слова супруга, обязана приседать в реверансе. Ага, как же. Все у них так же, как и у нас.

— Вот так вот и живем, — философски изрек тесть, усаживаясь обратно. Взяв рюмку, понюхал ее и поставил обратно. Наверное, мой пример заразителен.

— Андрей Анатольевич, как вы смотрите на то, чтобы поработать в посольстве? — поинтересовался я. — Для начала — неофициально, вне штата, а потом, надеюсь, сумею пробить вам какую-нибудь должность. Все-таки, дипломатов у нас немного, нельзя разбрасываться.

— Отпадает, — сразу же отозвался тесть. — Одно дело — давать зятю частные консультации, совсем другое работать официально или полуофициально. Со времен становления русской дипломатии существовал негласный запрет работать в одном департаменте, или в посольстве близким родственникам. Формально, мы не кровные родственники, но тесть, служащий в подчинении зятя, равно как и наоборот — моветон. Бывали, разумеется, исключения, но это происходило лишь в том случае, если там (Комаровский многозначительно поднял ввысь указательный перст) на это давали высочайшее соизволение.

Получается, мне нельзя взять Наталью на должность переводчицы посольства? Или атташе по культуре? Выходит, что нельзя. В торгпредстве это было возможно, а в посольстве нельзя.

— Олег, с тобой очень хочет встретиться Маклаков, — сообщил тесть.

И я бы не прочь встретиться с Маклаковым. Не то, чтобы мне был нужен бывший посол Временного правительства, пробывший в должности всего пару месяцев, он даже верительные грамоты президенту Франции вручить не успел, как грянула революция, а новый министр — вернее, нарком по иностранным делам, которым в то время был товарищ Троцкий, его уволил. Но сам Василий Александрович Маклаков не считал свое увольнение законным, полагая себя единственным представителем интересов России и был изрядно обижен, что Игнатьев не передал ему хранившиеся у него деньги. А двести с лишним миллионов франков очень бы пригодились и Деникину, и Врангелю.

У меня к Маклакову был иной интерес. В отличие от моих здешних современников, я знал, что Василий Александрович вывез из России в Париж не только материальные ценности (дорогую мебель, картины), но и часть архива Центрального отделения по охранению общественной безопасности и порядка, в просторечии именуемого «охранкой» и передал их в Стэнфордский университет. А вот что именно он вывез, сколько, еще предстояло узнать. А то, что пока документы пребывают в Париже, я знал. Я уже как-то упоминал, что не очень-то опасался, что выплывут какие-то материалы, компрометирующие руководство Советской России (если бы выплыли, то в будущем бы об этом знали), но меня раздражал тот факт, что какая-то заокеанская сволочь станет хранить наши исторические источники. Это наши документы и их должны исследовать наши историки!

Университет Стэнфорда — вернее, научно-исследовательский Институт Гувера при университете, основанный будущим президентом США как центр, по изучению Первой мировой войны, стал Институтом, изучающим проблемы войны, революции и мира.

В мое время, институт Гувера, прикрываясь «академической» оболочкой, на самом деле ведет чисто политическую деятельность, изучая проблемы, которые помогают Соединенным штатам проводить свою политику во всем мире. А здесь и методика проведения «цветных» революций, и подготовка проамериканских лидеров, и работа с агентами влияния.