— Сюда. — Она опускает меня на землю, и я падаю, прислонившись спиной к стволу.

— Извини, не знаю, что со мной. Должно быть, пищевое отравление.

Она игнорирует меня или, возможно, не слышит.

— Сейчас вернусь. — Она уходит, и ее удаляющаяся фигура расплывается, смешиваясь с вечнозелеными деревьями.

Сон умоляет забрать меня. Прохладный ветерок смешивается с теплым солнцем, которое просачивается сквозь ветви и оседает на моей коже. Мои веки тяжелеют, но прежде чем они закрываются, чья-то рука хватает меня за подбородок.

— Мне нужно, чтобы ты поел. — Она сует мне в руку бутерброд.

Я протягиваю его ей.

— Не могу. Я…

Ее лицо приближается к моему, так близко, что я чувствую ее дыхание на своих губах, вижу крошечные серые пятнышки в ее глазах и чувствую сладкий аромат шампуня.

— Ты мне доверяешь?

— Нет.

— Ешь. — Ее глаза холодны и жестки, это не просьба, а я слишком уставший, чтобы сопротивляться.

Я откусываю от бутерброда и стону, когда вкус наполняет мой рот. Меня вдруг охватывает голод, как будто все мои внутренние органы только сейчас начинают понимать, что голодают.

Она немного расслабляется, когда я проглатываю кусочек за кусочком, пока, наконец, не опускается рядом со мной, чтобы прислониться к дереву, сгибая ноги и кладя предплечья на обтянутые джинсами колени.

Как только доедаю бутерброд, она протягивает мне бутылку воды. Я выпиваю ее за несколько секунд, и она протягивает мне еще одну.

— Мне очень жаль. Не знаю почему…

— Ты не ел с пятницы.

— И что?

Ее голова наклоняется, и она пронзает меня взглядом, который заставляет опустить глаза, чтобы избежать этого.

— Сегодня понедельник, Лукас.

Моя голова резко поворачивается.

— Что?

Она сует мне в лицо пакет с зеленым виноградом.

— Ешь.

Я делаю то, что мне говорят. Страх заболеть щекочет мой затылок, но голод побеждает беспокойство.

— Не знаю, что с тобой происходит, но у меня такое чувство, что ты в таком же неведении, как и я.

Я перестаю жевать, потрясенный тем, как хорошо она меня читает, и запихиваю в рот еще виноградины.

— Дело в том, что многое произошло, и… — она поворачивает ко мне глаза, в которых светится боль. — Нам нужно серьезно поговорить.

Шайен

Слава Богу, он вернулся.

Как бы мне ни хотелось связать его и допросить о том, что произошло в пятницу вечером, какого черта он два дня отсиживался в своем доме, я могу сказать, что он напуган. Этот потерянный взгляд его глаз я чувствую в своей груди.

Проблеск испуганного мальчика, которого я видела раньше, возвращается, и замешательства на его лице достаточно, чтобы разорвать старые раны.

Я провожу все выходные в офисе, исследуя то, что, по моему мнению, происходит с Лукасом, и, собираю как можно больше информации, боясь, что оказываюсь права.

О, Лукас, через что ты прошел?

После того, как я кормлю его всем своим обедом, включая утренний и дневной перекус, а также запас шоколада на всякий случай, цвет его лица становится лучше. Лукас более бдителен, и у него есть энергия, чтобы поддерживать свое собственное тело.

Мы прячемся достаточно далеко в лесу, чтобы нас никто не видел, но из-за деревьев доносятся звуки пил и гвоздометов. Я поворачиваюсь к нему и ловлю его взгляд, брови сведены вместе, и он жует свою нижнюю губу, которая, как я теперь знаю, на ощупь даже мягче, чем кажется. Он изучает землю.

— Кто такой Гейдж?

М-да… мягкий подход, Шайен.

С другой стороны, утонченность никогда не была моим коньком.

— Гейдж — это… я. — Его плечи опускаются, и он качает головой. — Все очень сложно.

Так и знала. Он и Гейдж, и Лукас.

— Что ты знаешь?

Он облизывает губы и подтягивает колени, чтобы опереться на них предплечьями.

— Сколько себя помню, у меня были эти… провалы в памяти.

Я сглатываю, нервничая больше за него, чем за себя.

— Сначала они были случайными, или, по крайней мере, мне так казалось. Но когда я стал старше, заметил закономерность, например, они никогда не случались в школе, или когда я был дома один с сестрой и братьями. Они всегда случались, когда у меня были какие-то неприятности.

— Как долго они обычно длятся?

Он ковыряется пяткой ботинка в грязи, выгребая ямку, в которую, кажется, скорее, заползет, чем продолжит разговор.

— Все в порядке. Ты можешь мне доверять.

— Когда мне было десять, я целыми днями был в темноте. Когда приходил в себя, то ничего не мог вспомнить.