После двух графов самым близким к герцогу Бедфорду человеком был, пожалуй, сэр Джон Фастольф. Фастольф известен как предполагаемый прототип для шекспировского Фальстафа, но у него не было ничего общего с буйным пьяницей из Генриха IV и Виндзорских насмешниц. Его история была типичной для того сочетания покровительства вышестоящего и таланта, на котором так часто строилась успешная военная карьера. Его семья была из среды мелкого дворянства в Норфолке. Фастольф обратил на себя внимание своего первого важного покровителя, герцога Кларенса, когда служил в его свите в Ирландии в 1408 году. В 1412 г. Фастольф последовал за Кларенсом во Францию, где ему было поручено важное командование в Гаскони. В 1415 г. он сражался при Арфлёре и был отправлен по болезни домой, но позже вернулся и служил в его гарнизоне. В 1417 г. он участвовал в завоевании Нормандии, где привлек внимание старшего представителя клана Бофортов, Томаса, герцога Эксетера, который назначил его своим лейтенантом в Арфлёре, а позже — первым английским капитаном Бастилии в Париже. Но главный успех пришел к Фастольфу в 1422 г., когда после возвращения Эксетера в Англию он поступил на службу к герцогу Бедфорду. Он быстро поднялся на службе у Бедфорда и уже через несколько месяцев стал его главным стюардом, а затем постоянным членом Большого Совета, став вторым английским капитаном, принятым в него.

К этому времени Фастольф уже стал забывать о своем незнатном происхождении. Но богатство никогда не притупляло его инстинктов стяжателя. Еще до смерти Генриха V он начал неуклонный процесс самообогащения, который привел его к накоплению собственности в Восточной Англии, Саутварке и Нормандии и к состоянию, сравнимому с состоянием многих пэров королевства. Однако главным мотивом его жизни, возможно, были не деньги, а время и усилия, которые он тратил на их получение и управление ими. Фастольф наслаждался азартом и трудностями войны. Когда он поступил на службу к Бедфорду, ему было уже за сорок, но он продолжал принимать активное участие в военных действиях вплоть до 1438 г., когда ему было уже около 60-и лет. Его документы, сохранившиеся благодаря его многолетнему помощнику Уильяму Вустеру, свидетельствуют о том, что он был не просто жестоким воякой, постоянно жаждавшим наживы. До самого конца, когда возраст и горечь от поражения подточили его суждения и люди перестали прислушиваться к нему, он был проницательным и вдумчивым советником, хорошо разбирающимся в стратегии [61] .

За пределами узкого круга доверенных военных, окружавших регента, из года в год в главных сражениях войны, появилась группа компетентных и находчивых капитанов. Они разбогатели в тучные 1420-е годы, прежде чем наступили поражение и упадок. Роберт, лорд Уиллоуби, сражался при Азенкуре и служил во Франции с небольшими перерывами с 1417 по 1438 год. Уиллоуби не был великим полководцем как граф Солсбери, но он был надежным человеком, о росте репутации которого можно судить по увеличению его свиты. За первые семь лет его службы она увеличилась в три раза. Вероятно семейные связи, и обусловили выбор его карьеры, но был интерес и в хорошем материальном вознаграждение. Уиллоуби получил щедрые денежные и земельные пожалования от герцога Бедфорда и за полтора десятилетия ловких сделок создал значительную империю недвижимости в Париже. Норфолкский рыцарь сэр Уильям Олдхолл, еще один ветеран Азенкура, начал свою карьеру в качестве рыцаря двора герцога Эксетера. В составе свиты герцога он сражался при Азенкуре и Руане, а до 1449 г. занимал ряд должностей и командовал в Нормандии. Ноттингемширский рыцарь сэр Томас Ремпстон сражался при Азенкуре, затем вернулся во Францию в 1417 г. и оставался там почти на протяжении всей войны. Почти наверняка он приехал во Францию, спасаясь от финансовых затруднений на родине. Его семейные владения в Англии были обширны, а владения его жены — еще больше, но и те и другие были обременены правами на вдовий удел очень долгоживущих родственниц. В течение нескольких лет после своего приезда он, должно быть, почувствовал, что выбор был оправдан. Ремпстон заработал грозную репутацию в опасном юго-западном пограничье Нормандии и получил там солидное земельное пожалование. Томас, лорд Скейлз, который был моложе этих людей более чем на десять лет, прибыл во Францию в 1417 г. в возрасте восемнадцати лет, а к двадцати трем годам уже командовал 400 человек в двух важнейших гарнизонах южной границы. Он также останется в Нормандии почти до конца [62] .

Английская армия в Нормандии в практическом смысле была постоянной армией, чего в Англии больше не будет до времен Оливера Кромвеля. Длительный срок службы капитанов и рядовых солдат позволял интенсивно тренироваться, накапливать опыт и привычку к совместным действиям, что значительно повышало их эффективность. На протяжении многих лет общая память о прошлых победах вселяла в этих людей уверенность в том, что они смогут сделать это снова. Военные последствия этого трудно переоценить. Существовала огромная разница между отрядом, набранным для конкретной операции, и постоянной армией. Сила, как писал Уильям Вустер, вторя своему учителю сэру Джону Фастольфу, заключается не в количестве, а в людях, "хорошо обученных и постоянно упражняющихся в обращении с оружием". Солдаты рисковали жизнью друг за друга. Жан де Бюэль, французский автор трактата Le Jouvencel (Юнец), написавший, пожалуй, самый впечатляющий рассказ о военной жизни, дошедший до нас с обеих сторон, передал дух профессионального товарищества среди солдат. "На войне люди начинают любить друг друга, — писал он, — сердце наполняется жалостью и товарищеским чувством, когда на твоих глазах друг ставит на карту свою жизнь… Ты хочешь идти и жить или умереть вместе с ним, любить его, никогда не покидать его. Ни один человек, не испытавший этих чувств, не может понять того восторга, который они вызывают" [63] .

Многих из этих людей объединяло нечто большее, чем война. Они по-прежнему принадлежали к маленькому, взаимосвязанному миру английского землевладельческого класса, даже если они и покинули его, чтобы сделать карьеру во Франции. Капитаны, которые подряжались вести свои отряды во Францию, обычно набирали их в тех английских регионах, откуда они сами были родом. Люди, сражавшиеся вместе в Нормандии, часто были соседями по дому. Они вместе заседали в Советах, выступали в качестве доверенных лиц и свидетельствовали завещания друг друга. Они служили в свитах одних и тех же великих людей или возвышались благодаря одним и тем же покровителям. Свиты герцогов Кларенса и Эксетера были великими школами будущих капитанов, в которых Фастольф, Олдхолл, Ремпстон и другие оттачивали свое мастерство. Некоторые мужчины сражались вместе со своими сыновьями, братьями или кузенами. Другие состояли в свойстве. Уиллоуби был шурином графа Солсбери. Его сестра вышла замуж за сэра Уильяма Олдхолла. Граф Саффолк женился на вдове графа Солсбери после его гибели под Орлеаном.

Записная книжка Уильяма Вустера позволяет нам заглянуть в еще более узкий мирок: жилище рыцаря из Саффолка сэра Уильяма Боуэта во время осады Руана в 1419 году. Восемь компаньонов делили это тесное жилье. Дружба этих людей была основана не только на совместном стремлении завоевать Руан. Все они, кроме одного, были выходцами из Восточной Англии — одного из самых военизированных регионов Англии. Большинство из них, как и их отцы до них, имели дело друг с другом в Норфолке и Саффолке. Четверо служили в свите герцога Эксетера. Трое состояли в кровном родстве или свойстве. Двое были кузенами. Двое были братьями по оружию, деля между собой победы и поражения в войне. И по крайней мере пятерым суждено было служить во Франции в течение последующего десятилетия. За взаимной преданностью друзей, занятых совместными усилиями по улучшению своего положения, скрывалась более тесная привычка общения, корни которой находились в провинциальных общинах Англии [64] .

Английская армия была самой эффективной боевой силой во Франции и, возможно, в Европе, пока в 1440-х гг. ее не затмила реформированная армия Карла VII. Вероятно, пик ее боевых качеств пришелся на десятилетие после битвы при Азенкуре. Но в последующие годы ее преимущества постепенно сходили на нет. Дисциплина и выучка английской армии в конце концов сравнялись с французскими армиями, а технический прогресс в области вооружений подорвал ее традиционные достоинства. Английские полевые армии в значительной степени зависели от лучников, которые составляли не менее трех четвертей их численности. "Сила Англии, — писал сэр Джон Фортескью поколение спустя, — больше всего держится на наших бедных лучниках". Длинный лук (longbow) был английским оружием высшего класса. Его использование требовало длительных тренировок и значительной физической силы, поэтому кроме шотландцев его никто не применял. Лук стал решающим оружием при Азенкуре и в большинстве великих сражений предыдущего столетия. По скорострельности и пробивной силе ему по-прежнему не было равных. Однако, хотя англичане до конца сохранили веру в это оружие, его господство на французских полях сражений подходило к концу. Дальность стрельбы из длинного лука достигала 300 ярдов, но наиболее эффективна была на гораздо меньших дистанциях. Длинный лук превосходили современные арбалеты со стальным луком, которые быстро вытесняли старые модели из клееной древесины. Со временем огнестрельное оружие еще больше снизит его относительное преимущество. В то же время прогресс в изготовлении пластинчатых доспехов делал латников менее уязвимыми для стрел. В Италии были разработаны более легкие и твердые стали. Угловатые, ребристые и рифленые поверхности были предназначены для создания скользящих поверхностей, отражающих стрелы и болты. Лошадей теперь тоже регулярно облачали в доспехи (barded) [65] .

Эти новшества подорвали некоторые старые принципы английской военной практики. Английские армии были организованы для полевой службы в виде интегрированных подразделений, состоящих из взаимодополняющих друг друга латников и лучников. Латники, хотя и были подготовлены как кавалеристы, в основном сражались в пешем строю, используя свои копья в качестве пик. Перед их построениями выкапывались траншеи, препятствующие атаке конницы. Заостренные колья, вбитые в землю и направленные под наклоном в сторону атакующих, защищали построения лучников, обычно располагавшихся на флангах, немного впереди основной массы войск. Они обрушивали на противника, наступающего на центр, уничтожающий шквал стрел. В течение XIV века французы сами постепенно переняли элементы английской тактики. Однако в следующем столетии увеличение дальности стрельбы из арбалетов и огнестрельного оружия сделало эту тактику менее эффективной, а совершенствование доспехов для людей и лошадей привело к возрождению традиционных кавалерийских атак. Этому способствовало изобретение arret de cuirasse — откидного стального выступа, приклепанного к правой стороне кирасы и служившего упором и точкой опоры для копья с муфтой. Это позволяло кавалеристам использовать более длинные и тяжелые копья. При правильном применении более тяжелые французские копья значительно усиливали удар конницы и позволяли рассеивать сконцентрированные группы лучников. Жан де Бюэль считал, что в его время лошадь и копье были "самым эффективным оружием в мире", чего никто не сказал бы столетием раньше. Английские воины не были невосприимчивы к этим изменениям. Они носили современные доспехи, о чем свидетельствуют их завещания и надгробные изваяния. В Лондоне были отличные оружейники, а торговцы привозили пластинчатые доспехи из Милана и других континентальных центров производства вооружения. Но французы быстрее поняли тактическое значение возрождения кавалерии, а более высокая доля бронированных всадников в их армиях облегчала ее использование [66] .