– Я гулять хотел… – неуверенно произнес сын.

Лаголев кивнул.

– Без проблем. Поешь, и гуляй.

– Серьезно?

– Это обычные сосиски и обычная картошка, – сказала Натка.

– Вы все равно какие-то странные, – сказал Игорь и пошел в ванную мыть руки.

Лаголев подпер щеку ладонью.

– Удивительно, – сказал он, – он послушался. Это наше с тобой воспитание или вид психологической реакции? Большинство людей, оказывается, во время стрессовой ситуации не способны мыслить разумно. Это я из журнала, если что, цитирую. Их поступки инстинктивны, а некоторые и вовсе впадают в ступор. Но мыть руки… С нашим сыном, похоже, что-то не то.

– Психология на марше, – сказала Натка.

– Я все слышу! – крикнул из ванной сын.

– Ты это… воду включи! – посоветовал Лаголев.

Натка рассмеялась.

Простой, ни о чем, в сущности, разговор вдруг стал приносить радость. Ну не странно ли! Когда она нормально с Лаголевым общалась в последний раз? Ага, попытайся вспомнить, прежней Натке не до этого было. Она ж лошадь – удила закусила, шоры нацепила сама себе… Натка задумалась. У них, получается, действительно уже год, наверное, а то и больше, все разговоры между собой происходили в денежной плоскости. Заработок, дорожающие продукты, цены, экономия должна быть экономной, долги, квартплата, даже Игорь обсуждался именно как объект денежных трат. Джинсы, трусы, носки, кроссовки. А впереди предстояло как-то еще отбить его у армии.

Тоже бешеные деньги, по словам Прокоповой. У нее сыну уже девятнадцать. Она чуть ли не пятьсот долларов военкому занесла. Игорь, конечно, об этом еще не думает, обмолвился тут, что ничего страшного, пойдет и отслужит, ну а Лаголев в своем репер...

Ох! Натка бросилась за холодильник. Что ж в ней злости-то столько? Просто фабрика по производству.

– Опять? – спросил Лаголев.

Прежняя Натка рявкнула бы: «Заткнись». Та же Натка, но в исключительно хорошем настроении, сказала бы: «То, что человек на девяносто процентов состоит из воды, – вранье. Он целиком состоит из внутреннего дерьма. Ты, Лаголев, тоже».

Нынешняя Натка сказала:

– Прости.

– Работает?

– Да.

Натка закрыла глаза. Вот оно, тепло. Шелестит, течет по жилкам. Целый мир. Целый остров. Как чудесно, что он нашелся.

– Мам.

Пришлось со вздохом выглянуть из убежища.

– Я здесь, сынок.

Лицо Игоря выразило глубокое сомнение.

– Что ты там делаешь? – спросил он.

Лаголев, негодяй, подмигнул. Мол, объясняйся, раз опять попалась. Натка незаметно для сына показала ему кулак. Лаголев развеселился еще больше. Покашливая, он встал к плите на проверку готовности сосисок с картошкой.

– Ты садись, – сказала сыну Натка.

– Вы по-уродски стол поставили, – сказал Игорь, не трогаясь с места.

– Садись, садись.

Лаголев одну за другой ловко, накалывая вилкой, сбросил невозможно-розовые сосиски в общую тарелку. Потянулся вверх ароматный парок. Разве можно устоять перед таким аппетитным зрелищем? Игорь осторожно подвинул стул.

– Вы прятки кончайте, да? – буркнул он.

– А вот папа тебе все объяснит, – мстительно сказала Натка.

Она медлила, стараясь провести на острове лишнюю секунду. Хотя бы одной ногой, бедром, рукой, мизинцем. Придет послезавтра на работу и скажет: а я, дорогие мои, отдыхала на острове. Угадайте с трех раз – каком? Не Тенерифе, не Куба, не Мальорка. Хотя Мальорка – ах, давняя мечта, бирюзовое море, песок, солнце. Но этот остров – лучше.

Лаголев тем временем слил из кастрюли воду.

– Могу и я объяснить, – сказал он, рассыпая горячие картофельные кубики по тарелкам. – Но, наверное, после, когда поедим. Натка, ты чего? Садись тоже.

– Мне две сосиски, да? – спросил Игорь.

– Да, – сказала Натка, подсаживаясь с краю стола.

Так остров оставался для нее в шаговой доступности. Если что.

– Супер.

Вооружившись вилкой, сын тут же перекинул две сосиски себе в тарелку.

– Слушай, Нат, – поместив опустевшую кастрюлю в раковину, Лаголев открыл холодильник, – у нас вроде бы еще соленый огурец оставался. Который вырвиглаз. Помнишь, его деть было некуда? Сейчас настрогали бы...

– Я съел, – сказал Игорь.

– Когда? – удивился Лаголев.

– Ну, ночью.

– Это ты погорячился.

Игорь вдруг надулся и механически разделал одну из сосисок на три части ребром вилки.

– Да я это… Я аппетит нагулял. А пришел, мама меня сразу спать погнала. Я бы оставил, если б знал.

– Так себе оправдание, – сказал Лаголев.

– Бедный огурец! – вырвалось из Натки.

– Кто? – удивился Игорь.

Лаголев захохотал. Натка сначала крепилась изо всех сил, но потом не выдержала и сама. Ей представились это сморщенное, бледно-зеленое, пупырчатое существо, доживавшее свой соленый век в банке в дальнем углу холодильника, переставшее даже гадать, когда его пустят на салат или рассольник, и сын, под голодным взглядом которого даже сухари и галеты каменной твердости приобретали гастрономическую ценность.

– Смейтесь, смейтесь, – обиделся, склонился над тарелкой сын.

Лаголев тронул его за плечо.

– Прости. В нас сейчас дури много.

Игорь выпрямил спину.

– То есть, это все-таки дурь?

Он набил рот, но не успел прожевать и теперь говорил с надутой, как у больного флюсом, щекой. Все, я не смеюсь, сказала себе Натка.

– И где вы ее взяли?

Сын краснел, когда горячился.

– Мы тебе все расскажем, – сказал Лаголев и показал глазами на тарелку. – Ты ешь давай.