— Я — теоретик? Не может такого быть! — Хессицион не мог прийти в себя от изумления. — Впервые слышу. Я всегда был замшелым, суровым практиком. За это меня не любили коллеги в ученых сферах. Но о гонениях на меня — после. Чем это вы здесь занимаетесь, бездельники? Вам надлежит находиться на лекции и внимать каждому изрекаемому слову! Я — теоретик? Вздор! Чушь! Изумительная белиберда!

— Нам требовалась ваша консультация по одному чисто практическому вопросу, — сказала Аббана.

— Женщина в Академии? — Хессицион схватился за голову. — Теперь понятно, откуда взялась и как распространилась клевета на меня. Ваше зловредное племя нельзя подпускать к чистой науке! Вы в состоянии загасить самый яркий пламень знания! От звука женского голоса рассыплется любая, самая удачная формула!

— Почему? — спросила Аббана, стараясь не обижаться.

Старичок прищурил подслеповатые глаза.

— Да потому, — ехидно сказал он, — что любой длинномерный предмет вы принимаете за бусы и начинаете теребить... Я, как чистый теоретик, никогда не допускал, чтобы грязные руки экспериментаторов марали мои изящные, мои стройные, мои стерильные формулы... Ясно вам?

— Нас как раз интересует одна формула, — сказал Гальен.

— Говорите, — позволил старичок, забирая в кулак свою жиденькую бородку. — Я полностью внимание, коллега.

— Это вопрос о дуэли, — начал Гальен. — Существуют давние традиции студенческих поединков. Тема спора была достаточно абстрактной: о сущности поэзии.

— Поэзия! — Хессицион сморщился. — Я бы не дуэль из-за нее проводил. Я бы просто расстреливал всех участников подобных диспутов. Всех, без разбора. Или вешал. — Он задумался, поглядел на небо. — Вешал? — вопросил он самого себя. — М-да. А вы как считаете? — обратился он к Гальену.

— Я считаю, коллега, — сказал Гальен, — что необходимо провести дуэль по всем правилам.

— А, ну да, конечно... Правила. Когда я был молод, я участвовал в семи или восьми дуэлях.

— И как? — поинтересовался Эмери.

— Как? — Старичок меленько засмеялся. — Убил всех восьмерых! Как бы иначе я избавился от своих оппонентов и стал выдающимся светилом науки?

— Вы нам поможете? — спросил Гальен.

— Разумеется! — Хессицион радостно потер сухие ладошки. — Разумеется, помогу. Нужно поощрять естественный отбор среди молодежи. По мне так, чем больше безмозглых школяров перебьют друг друга, тем лучше. Студенты только мешают развитию науки. Приходится их учить, что-то им объяснять, вбивать разные науки в их тупые головы... И спрашивается, для чего? Чтобы потом они остаток жизни управляли поместьем какого-нибудь тупого барона, который целыми днями пропадает на охоте и топчет овес своих крестьян...

Он вскочил и начал бегать взад-вперед, время от времени наскакивая на кресло магистра Даланн, — оно так и осталось стоять перед опустевшими скамьями. Всякий раз сталкиваясь с мебелью, Хессицион останавливался и удивленно глядел на кресло. Затем возобновлял бег.

— Итак, дуэль! — провозгласил он наконец. — В обязанности секундантов входит создание лабиринта. Вы умеете создавать лабиринты, глупые школяры, бездельники, прогульщики, лодыри?

— Нет, — сказал Эмери.

— Я так и знал! В зависимости от степени сложности спора избирается узор. Чем сложнее спор, тем проще узор, чтобы соперникам легче было друг друга убить. Чертежи, кажется, сохранились в одной книге... Впрочем, я могу нарисовать.

Он наклонился и принялся чертить пальцем, но трава упорно отказывалась сохранять рисунок.

— Проклятье! — воскликнул Хессицион.

Эмери подошел и подал ему восковую табличку.

Процарапывая воск до самой деревянной основы, Хессицион изобразил несколько извилистых линий.

— Вот приблизительно так выглядит лабиринт. Его выкладывают цветными камушками. Каждый из противников входит в лабиринт через собственный вход. Непременным условием является запрет переступать границу. Каждый находится исключительно в своих дорожках лабиринта. Самый удобный для близкого контакта участок лабиринта — в центре, но всегда должно быть несколько коварных зон по краям. Секунданты обязаны следить за тем, чтобы границы не нарушались. Сражение — до первой крови. Оба противника должны быть в белом, с головы до ног.

Хессицион уселся в кресло, вытянулся, сплел пальцы на животе.

— Вопросы? — обратился он к своим слушателям.

— Каким должно быть оружие? — спросил Эмери.

— Способным наносить тяжелые колотые раны, — сказал старичок. — Еще вопросы?

— Допускаются ли на поединки зрители? — подал голос Гальен.

— Чем больше народу, тем лучше. Зрелище достаточно поучительное, так что советую нагнать толпу.

Аббана благоразумно молчала, памятуя первую реакцию старичка на присутствие женщины. Однако он обернулся в ее сторону с доброжелательной улыбкой.

— А что же скромничает наша дама? Вам, дорогая, неужто все ясно?

— Не вполне. — Аббана подумала немного. — Насчет одежды. Это должно быть трико или рубашка?

— Разумеется, вас как истинную представительницу прекрасного пола и должна интересовать прежде всего одежда. Ах мода, моя погибель... — Он чуть наклонился вперед. — Одежда может быть любая, лишь бы белого цвета. Кстати, откуда здесь это кресло? Когда я читал лекции, его еще не было... Много воды утекло...

Хессицион поднялся и медленно побрел прочь. Трое приятелей смотрели ему вслед, пытаясь не упустить то мгновение, когда старичок исчезнет. И все же не уследили. Хессицион провалился сквозь землю в единый миг, и когда молодые люди подбежали к тому месту, где он только что находился, там уже никого не было.