— Ты судишь весьма категорично, Майк. — Коннор развернулся к нему и прислонился к подоконнику. — Всё-таки именно благодаря Камски я живу. Или типа того.

— Мой дедуля, мир его праху, был зверским алкашом, который любил поколотить мелкого папу и унизить. Нихрена ему не дал, ни нормального образования, ни счастливого детства. Он, конечно, молодцом, что зачал его с бабулей, но это так-то дело нехитрое! Чего ж теперь, молиться его мощам, что ли? — Майк саркастично развёл руками. — Раз уж мы говорим откровенно, то я не стесняюсь сказать, что презираю Элайджу Камски.

В комнату постучали, и после разрешения Майкла на пороге показался Хэнк.

— Привет, парни. — Андерсон устало кивнул и почесал затылок.

— Ты давно здесь? — удивился Коннор.

— Да уж час как пиво пьём на кухне. Тони ужин готовит, я долго распинался, что без звонка, но он вроде даже обрадовался компании. А у вас тут, смотрю, очередной научный прорыв наклёвывается, судя по наполовину радостным и наполовину изумлённым мордам.

— Можно и так сказать. Правда, для дальнейшего развития нам понадобится команда из парочки медиков и физиков, но это уже что-то, — Майкл подкреплял свою энергичную речь активной жестикуляцией. — В ближайшие дни я хочу арендовать небольшое помещение где-нибудь в складской зоне. Наконец-то нормально оборудую там лабораторию, и можно будет развернуться вовсю: моя комната слишком мала для таких больших идей.

— Вот как, значит. Толковый план! Повезло, что с финансами нет проблем.

— Хрен с ними с финансами. Вот без Коннора у меня бы так быстро ничего не вышло.

— Да-а-а, — задумчиво протянул Андерсон, — для него это, похоже, важно не меньше, чем для тебя… Может, даже больше. — В его голосе появилась невысказанная печаль.

— Если ты домой, то и я поеду. — Коннор уловил напряжение в словах Хэнка и попытался переключить его внимание. — А то уже поздновато.

Распрощавшись, вышли на улицу. Заметно похолодало, и на чёрном небе засияли звёзды, ветер трепал локоны листвы, напевающей колыбельную домам. Хэнк поднял воротник ветровки и поёжился, остановился у авто, закурил, глядя вдаль, на огни делового центра. Коннор забрался внутрь и тихо включил музыку, погрузившись в раздумья. «Однажды наши разговоры с Майклом станут куда более прозрачными. Однажды. Когда я смогу открыто сказать о своих намерениях. Сейчас слишком рано и не имеет смысла. Однажды… Однажды, я очень надеюсь, что смогу почувствовать прикосновения тех, кто мне дорог». Хлопнула дверца, и Хэнк сел за руль.

— Ты, засранец, любишь иногда недоговаривать, но старик Тони поболтливее тебя будет, — не заводя авто, заговорил вдруг Андерсон. — Майк с ним частенько делится подробностями ваших разработок, а тот любезно поделился со мной… Я знаю, зачем ты это делаешь, сынок. Но вынужден спросить, понимаешь ли ты риски?

— Я ещё ничего не решил наверняка. Просто помогаю, потому что мне понятны его чувства.

— Мне-то не ври только. Не решил он. Всё ты уже решил и весьма определённо.

— Мы пока в самом начале, нет никакой ясности, а все мои «решения» — это просто самоуспокоение. Но раз уж ты спросил, да, я осознаю риски. И мне не страшно. Куда страшнее быть тем, чем я являюсь сейчас, и не иметь возможности что-то изменить. Но теперь у меня есть крохотная надежда.

Динамик магнитолы тихонько засипел очередную песню из плей-листа, и звуковой процессор Коннора внезапно сконцентрировался на услышанном:

«Вся боль и страдания —

Вот что делает тебя человеком.

В истекании кровью есть красота,

По крайней мере, ты что-то чувствуешь…»

— Я не хочу читать лекции или отговаривать. Просто хочу быть уверенным, что это по-настоящему стоит того. Что твоя ненависть к собственной природе не разрушит и не сломает тебя. Что ты всё взвесил. — Андерсон покачал головой и под раздавшийся рёв двигателя прибавил громкость динамиков:

«… Но я — машина,

Я никогда не сплю,

Мои глаза всегда широко открыты.

Я — машина,

Часть меня

Хочет, чтобы я просто мог хоть что-то чувствовать»?{?}[I Am Machine — композиция канадской рок-группы Three Days Grace из альбома «Human» 2015-го года выпуска. Перевод песни взят отсюда:

Хэнк виновато посмотрел на Коннора и потянулся, чтобы переключить песню, но тот остановил его и мягко улыбнулся:

— Всё хорошо, оставь. Мне нравится.

— Э-м, ну ладно…

Коннор убеждал себя, что возвращение Мари из Канады всё исправит, но лёд в их отношениях так и не тронулся. В участке его больше никто не навещал, а телефон мог молчать неделю. Он попытался принять это без паники и обид. Его спасала работа и общение с Майклом: совместные открытия сближали их всё сильнее, и однажды Коннор понял, что обрёл в лице младшего Грейса нового друга.

Мари с головой погрузилась в учёбу и драмы юности. Кристина, правда, нередко спрашивала подругу, почему та игнорирует Коннора, но в ответ получала лишь холодные отговорки: «всё нормально», «он сам виноват, что до этого дошло», «мы становимся чужими». Она исправно поздравляла его с праздниками и иногда без подробностей рассказывала о том, что происходит в её жизни. Память продолжала хранить глубокую рану, нанесённую его бесконечными недомолвками и нежеланием быть откровенным. Пятнадцатилетие множество раз пыталось растоптать Мари сердце, и она проклинала себя за то, что именно в эти мгновения ей хотелось разрыдаться на плече Коннора, а не хлюпать носом в трубку Кристине.

Тихая и тёплая весна, в которую не происходило ровным счётом ничего, принесла ясность и покой. Пережитые потрясения, самоистязания и подростковые комплексы оставили её одной беззвёздной ночью, ставшей итогом долгих раздумий и поисков. Даже отец с Клариссой заметили в ней перемену: рассудительность и крупицу здорового безразличия, уравновесившие молодой пыл. Тоска — неизменная спутница последних месяцев — научила смотреть на вещи более трезво. В апреле Мари сама позвонила Коннору. Просто так, поболтать ни о чём, поделиться переживаниями и успехами. Они говорили практически до утра, и когда с рассветом Мари наконец выключила телефон, её охватили долгие рыдания.