— Вот кто с жиру бесится! Костика с жинкой на праздники к себе ждет. Немало гостей назвала. Чего только ни нажарили, ни напекли! Никогда еще такого праздника она не делала. Гордится перед людьми, а сама, вижу я, неспокойная. Делает что-нибудь, а потом бросит все, брови сдвинет, нахмурится и стоит так, думает. Вижу я их думки... Красные мне тоже не радость, а иной раз молю бога, чтоб они поскорей налетели сюда да чтоб от той Марины и костей не осталось.

— Видите, мама, — не утерпела Нюра, — а когда я так говорила, вы бранили меня.

— И буду бранить, не твое это дело, и ты до старших не встревай. — Помолчав, она продолжала — Свинью ей закололи, так я ж одна ей и колбасы начиняла, и сало солила. Что ни день, то работала, думала— хоть под праздник для себя что-нибудь сделаю, так нет — и сегодня не дала покоя. Даже пирожков не удалось нам, детка, под праздник спечь.

Она стала возиться с горшками, с мисками. Нюра сидела на своей кровати, изредка поглядывала в окно. Ей все казалось, что в фениной хате вот-вот засветится огонек... Мать помыла руки, накрыла чистой скатеркой стол, поставила кутью, взвар, нарезала хлеба, надела чистую кофту и перекрестилась:

— Ну, дочка, будем вечерять. Христов вечер наступил.

Подошла к иконам, поправила лампадку.

— Давай, детка, помолимся.

Нюра встала, подошла к матери и вдруг вспомнила: «Я ж комсомолка». Почти одновременно пришла в голову и другая мысль: «А вдруг все-таки есть бог?»

Она отодвинулась, чтобы стать позади матери. Стояла смущенная, и, как на зло, в голову снова лезли ненужные мысли: «А что, как бог накажет и за мой грех белые батьку убьют?»

Даже вздрогнула и подняла руку, чтобы скорее перекреститься. «Узнает Оля, что скажет?.. Не узнает», — промелькнуло в голове, но опять что-то удержало ее. Сама того не замечая, громко вздохнула. Мать услышала и принялась сама вздыхать и еще усерднее кланяться иконе. Нюра глядела на ее покачивающуюся фигуру и вдруг заметила: на плече у матери кофта заплатана. «Ох, и бедно живем», — подумала она, и мысли ее потекли по-иному. Забыла уже и про молитву и про комсомол, вспомнилась почему-то тетка. «Вот, небось, рада, что я от нее на праздники уехала...»

Мать повернулась к ней.

— Помолилась?

— Помолилась, — тихо ответила Нюра.

Они сели за стол. Мать опять подобрела.

—- Кушай, деточка, кушай, что бог послал.

Придвинула к ней тарелку с кутьей, по голове погладила.

— Может, батька наш еще вернется, может, и гроши у нас когда-нибудь будут... Сошью тогда тебе платье новое.

Она встала, открыла скрыню и долго рылась там. Наконец, вытащила красную ленту, ту самую, которую когда-то отец привез Нюре с фронта. С приходом белых ленту она спрятала, да, правду сказать, и сама она ненавидела ее алый цвет. А сейчас показала ее Нюре:

— Дала бы тебе на праздник, нет у меня другого ничего. Только сама видишь — и так Марина глаза колет, что батька у красных. Куда ж ты в такую вырядишься? На весь хутор видать. Пусть лучше лежит.

Она положила ленту на место и стала снова шарить в скрыне. Вдруг лицо ее посветлело.

— Вот, гляди, а я и забыла. — Нюра увидела у нее в руках нитку стеклянных бус. Простенькие, дешевенькие — они не представляли никакой ценности, но Карповна бережно держала их на ладони, и теплая улыбка не сходила с ее лица.

— Еще была я молода, — сказала она, — и батька твой был парубком. Вот он мне и подарил... Пусть теперь будет тебе.

— Спасибо, мама, — взяв бусы, поблагодарила Нюра.

Они снова сели за стол и за этот вечер уже ни разу не повздорили. После ужина, убирая посуду, Нюра вдруг спохватилась: «Что ж я сделала? Кутья ж — поповское питание, религиозное блюдо, а я ее ела... Да пусть! Я ж не молилась, — успокоила она себя и посмотрела — много ли еще осталось кутьи. — Еще на завтра мне хватит, — улыбнулась она... — Что ж? Как комсомолка, так уж ничего вкусного и не кушать? Не может того быть...»

Кто-то постучал в дверь. Вошла девочка, племянница Марины. В руках у нее была тарелка с пирожками.

— Тетя вечерю прислала, — сказала она и, поставив тарелку на стол, ушла.

Закрыв за ней дверь, Карповна схватила тарелку.

— Прислала, как нищим, — с обидой сказала она. — Пусть сама ест.

Раздраженная, она не знала, куда эти пирожки девать. Поставила их на подоконник, прикрыла полотенцем и отошла.

Нюра засмеялась. Ей было приятно, что мать так отнеслась к подачке... Перед сном она еще раз выбежала во двор и выглянула за калитку. Вокруг было тихо, но в хатах еще светились окна, только фенина хата попрежнему стояла темной. Медленно падали редкие снежинки. Небо было беззвездно, где-то глубоко за облаками еле уловимо маячила луна...

— Куда ж Феня могла уйти? — недоумевала Нюра и, опечаленная, вернулась в хату.

XXXIX

Наступил праздник. Нюра бесцельно бродила по двору. Старый ее друг Серко вывалялся в снегу и, отряхиваясь, подошел к ней. Но и он не радовал. Фенина хата по-прежнему была на замке, с крыши свисали длинные ледяные сосульки, безмолвно чернели два маленьких слепых окошечка.

Мать еще с утра ушла к Марине. Там ждали гостей. Костик с женой, Таисией Афанасьевной, уже приехал. Шли последние приготовления, и ей снова пришлось помогать. Изредка она прибегала домой, и Нюра видела, что злая улыбка не сходила с ее лица. Нюра скучала. Решилась пройтись по хутору.