— Да ты постой, да ты слушай, что я скажу. Вот иду я по переулку,—начинал кто-нибудь с жаром делиться своими впечатлениями, как его уже перебивали, и двое, а то и трое сразу начинали сами рассказывать о виденном и слышанном.

А рассказать было что. Неудержимый поток отступавших белых частей у одних станичников пробудил нескрываемую радость и ликование, у других—панический страх и отчаяние, у третьих—безудержную ненависть к победителям и звериную жажду мщения, четвертых заставил по-кошачьи насторожиться и выжидать событий.

— Ой, мама моя что делает!—задыхаясь, рассказывала Га-ля.—Сидит и плачет’ Сидит и плачет! Я ей говорю: «Мама, что вы плачете?» А она меня обнимает, целует: «Галя,—-говорит, — Галя! Дожили до новой жизни! Последний раз плачу!»

— Вот я вам расскажу,—боясь, чтобы его не перебили, начал Сеня Михайлов.—Фельдшера Губу знаете? Рядом он с нами живет. Выкатил он из сарая линейку, запряг пару коней, погрузил сундук, чувалы с зерном, накидал всего целую гору. Жинка его бегает за ним и кричит: «Терентьич! Терентьич! Да ты очнись! Что ты без конца грузишь? Это же тебе не фура, не арба, а линейка». А1 тот выварку оцинкованную, ящики, клетку с птицею, все туда сует. Жинка ему опять: «Да будет тебе! Где ж мы сами сядем?» А тут как орудия ударят! Кто его знает, где они били—то ли за курганом, то ли за мельницами, что под хуторами виднеются,—а Губа вывел еще коня, сел верхом—и галопом! Жинка крйчит: «Куда? Куда? Что ж ты меня бросаешь?», а он и не слышит, шпорит и шпорит коня. Вскочила она на линейку, а с линейки ящики на землю падают. Она давай гнать коней. Только она за ворота, а тут выварка покатилась, за вываркой еще что-то. Я гляжу да и думаю: «Что, проклятые, нашкодили да бежать? Понаграбили, а теперь вам не светит?» У них же целый амбар был большевистского имущества. Как у большевистских семей всё грабили, так он, Губа,со станичными писарями сладился и себе всё поперетаскал—и кадушки, и ведрушки, и машинки швейные, одних подушек у него весь угол был завален в сарае, а жинка его потом пухом тор-

говала. Вот бандит! А у меня аж руки дрожали. Два раза я с Земли камень брал, пока он на дворе грузился, а сам думаю: «Что я сделаю камнем?» А винтовки пока товарищ Быхов в ход пускать не велит,—вздохнул Сеня.

— Ничего, скоро пустим,—строго сказал Степа и посмотрел в тот угол, где были зарыты винтовки.

—• Да уж скорее бы!—вставил молчавший до сих пор Ко-чура.—Мне такое нынче рассказывали, что до сих пор дрожь берет. Стоит у плетня Герасименчиха...

—• Герасименчиха?—переспросила Оля,—это которой мы муку давали?

— Да:.. Стоит она у плетня, а белые по улице катятся. Не знаю—сказала она что или улыбнулась, только соседка ее Тов-стуха, ну вот та, что в церкви всегда норовит впереди всех казачек стать, что как воскресенье, так шесть юбок на себя пона-цепляет и шаль персидскую на плечи накинет... Вот эта Товсту-ха и прицепись к ней. Большевичка, мол, ты, коммунистка. А из белых кто-то и услышал. Вскочили к ней во двор, на улицу вытащили и давай нагайками бить. Били, били, а потом как орудие ехало, ее и бросили под орудие. Детишки выскочили, кричат. Один казак, старый совсем, борода седая, давай ругать белых. «Что вы, подлецы, делаете? Опомнитесь, бандиты!» А ему за бандита голову шашкой так и пересекли. А потом на толоке за станицей шесть молодых казаков расстреляли. Они узнали, что белые всех в свою армию забирают, испугались и пошли по будякам прятаться, а их захватили и вывели в расход. А из арестованных, что сидят при станичном правлении, тоже троих порубили. Это сам атаман на них указал.

Кочура умолк, присел на валявшийся в сарае обрубок дерева и опустил голову. *

— Товарищи!—вдруг горячо заговорила Оля,—слушайте, что я вам скажу. Не сегодня-завтра придется браться за оружие. Одна винтовка у нас есть да три спрятаны у фединого отца. Остальные уже забрали Кузьма и товарищ Быхов. Кузьма сегодня придет сюда. А сейчас мы должны выделить двоих на очень важное дело ему в помощь. Дело опасное, прямо скажу.

— А что? Объясни хоть,—стали просить все. »

— Кузьма объяснит.

— А ты не знаешь?

Оля подумала и повторила

— Кузьма объяснит.

Все умолкли и поняли, что больше она ничего не скажет.

—• Кто ж пойдет?—не терпелось Даше.

— Сейчас решим. Степа, Кочура и Сеня не пойдут, им есть другое дело. Пойдут Тарас и кто-нибудь из'девчат. Кто из вас, девчата, согласен?

Согласились, конечно, все, и сейчас же поднялся спор—кому идти. Тогда решили бросить жребий, и он достался Гале.

— Ну, вот и всё—взволнованно сказала Оля.—Теперь расходитесь, останьтесь только Тарас и Галя.

Все поднялись, но перед тем как разойтись, Нюра сообщила о своей встрече со Скубецким. Внимательней всех слушал ее Федя, он не спускал с нее глаз и очень волновался, ждал, что вот-вот откроется его оплошность и посыплется град упреков. Когда же Нюра умолкла, он облегченно вздохнул: «Нет, значит, Скубецкий меня не выдал...»

А Кочура сказал:

— Ненормальный он какой-то, этот Скубецкий. То ли книг слишком много начитался, то ли ему делать нечего.

Даша покосилась на Нюру. Та стояла, сдвинув брови...

LI

Сегодня Нюра проснулась раньше обычного и сейчас же бросилась к окну. По улице проскакали казаки—человек двадцать.

?Среди них мелькнули знакомые ей лица: урядник Ковтун—муж зонной сестры, два брата—Ульян и Мефодий Верхоробенко, писарь Бабенко и другие. Она сказала тетке:

'— Видите? Уходят с белыми.

— А что ж им теперь остается? Красных ждать, что ли?

— Не все ж уходят.

— Каждый сам знает, что ему надо. Было время, и твой батька уходил. Забыла? Кто за что держится, тот туда и коня погоняет, а где правда, то бог лучше нас знает.