Десять дней спустя

Максим

— Адку мою возьмешь, Максим? — Пётр Андреевич Пупыш откидывается на спинку кресла и закрывает глаза.

Я было собираюсь ответить, но прищуриваюсь: он что, эм… спит?

Депутат Пупыш — мужик адекватный и крайне живучий. До недавнего времени, несмотря на возраст в семьдесят восемь годочков, пахал с молодежью на равных, а то и задавал, так сказать, темп. Пару последних лет начал лажать, а весной резко засобирался на пенсию, взбодрив тем самым нашу бойкую братию.

Поразмыслив, Пупыш решил уступить кресло мне и, судя по всему, прямо сейчас пытается уступить еще и красивую, но умилительно безмозглую секретаршу.

— Пётр Андреевич? — произношу негромко.

Пупыш вовсю сопит.

Я опираюсь на локти и молча наблюдаю. Ладно. Человек встал не позже шести, сейчас одиннадцать — желание вздремнуть минуту-другую мало кому покажется абсурдным. Заслужил. Ищу браслет на руке и на миг холодею — нету его.

Сразу как по команде перед глазами всплывает рыжая официантка, с которой так не славно вышло. Браслет я проверяю по сто раз в день — как выяснилось, многолетняя привычка, — и каждый раз теперь вспоминаю некую Аню Февраль, восемнадцати, чтоб я дважды сдох, лет отроду. Такой зеленой девочки у меня даже в мои восемнадцать не было.

От бессилия и тупой злобы врубается тахикардия, следом жалит черная зависть — Пупыш вон дрыхнет, все у деда в жизни правильно. А я не сплю все эти десять дней, что прошли с попойки. Башка неделю болела. Перестала, да толку-то.

Совершал я в жизни глупости, Лала, например, одна сплошная глупость, но настолько хреново себя ощущаю впервые. Каждый раз как под ледяной душ.

Я ведь вспомнил потом, что мы пили шампанское из одного бокала. Где официантка этот бокал взяла и что в нем было — одному богу известно. Однако Лев Петров подозрительно пропал.

Как сквозь землю, ушлепок, провалился. Вплавь до берега добрался, что ли?

Убейволк пояснил, что отец у Лёвы якобы помер где-то в сибирской тайге, нужно срочно хоронить. Да вот только не верится.

В полицию я не пошел, заяву, что опоили, не написал. Причин тому множество. Но основная — не стоит того. Я бы потерял намного больше, пытаясь восстановить справедливость, которой может вовсе не быть. Может, и не подмешивали ничего в шампанское, а я от усталости и воздержания двинулся: мы с Олеськой хотели отдать дань традициям моей семьи и держали целибат два месяца.

Февраль, впрочем, в полицию тоже не пошла. Аванс забрала и сбежала.

Информацию на нее собрать было тем еще квестом, потому что их менеджер Стас ни проронил ни слова, дескать, все конфиденциально, а давить — палевно. Коллеги не знали, кто такая и откуда. Работала по временному договору, на звонки не отвечала, адрес регистрации, разумеется, липовый. Прописку по номеру я пробил, но там какая-то деревня со стремным названием. Не понимаю, зачем так над людьми издеваться, оно ведь в паспорте навсегда останется.

Сплошные вопросы: что делать дальше и где эту Февраль искать, а главное — надо ли? Переться в эту глушь, говорить с родителями, раздувать огонь, дабы убедиться, что девка не всплывет внезапно со своей душещипательной историей?

Она и так всплыть может в абсолютно любой момент времени. Расписку на этот случай не возьмешь.

Блядь, надо же было за одну ночь похерить свою жизнь накануне выборов. Теперь каждую минуту жди подвох. Качаю головой. Зависть к безмятежному храпу Пупыша усиливается.

Принять бы таблетку и забыть, как страшный сон, будто не было, потом на суде лгать, если вдруг придется, глазом не моргнув.

К тому же — совесть. Не то чтобы она меня поедом ела, но какую-то чистоту перед свадьбой хотелось соблюсти. Бабка и так нагнетает, что мы в грехе женимся, нагулявшиеся, и все будет плохо. Она у меня старой закалки, из тех цыган, которые во время свадьбы ждут за дверью молодых, а потом простынь рассматривают.

Удивительное дело, что маман, которая сбежала от мужа с дочкой к моему отцу, вдруг оказалась того же мнения. Олеське, в общем, и так несладко. Семья у меня сложная.

Тру лицо. Сука, как бесит, что ничего не помню. И девочка утром вела себя вяло, заторможенно, потом и вовсе сбежала.

Я выпил ее шампанское. Жажда мучила, я отобрал бокал и залпом выпил.

Петров.

Вернется, сука, закон переступлю, но выясню, какой дрянью он меня накачал, а потом посажу надолго.

Барабаню пальцами по столу.

Если догадки верны и нас обоих опоили, значит, то, что с этой девочкой сделал я, — собирался он. И от понимания этого отчего-то топит чернотой.