Пах наливается, и я гашу неуместную похоть. Память врывается эпизодами, клочками, в самые неподходящие моменты. Изувечьте пытками, колесуйте, но во время секса девица не выглядела зеленой — скорее раскованной, жадной до удовольствия. Влажное тело, продирающие до костей стоны. Мозг кипел. Я человеком быть перестал, кровь бурлила, требовала взять свое. Нужное. Важное. Нутром чуял зов, ебал в лучшем своем темпе, а девчонка еще и еще просила. Нервные окончания горели. Я бы охотнее вены себе зубами разгрыз, нежели отказался от предложенной сладкой вагины.

В жизни у меня был разный секс, с разными женщинами, но такого убийства — пока не случалось. Я бы запомнил.

Если бы Олеся изменила мне, я бы больше к ней не притронулся. А сам сижу и глажу ее ноги через тонкий капрон чулок.

Пиздец, получается.

С каждым годом, с каждым новым шагом вверх по карьерной лестнице что-то внутри меняется, черствеет. Пульс почти ровный, угрызения совести мучают, но больше потому, что не выполнил данного себе самому слова. Блуд у цыган запрещен строго, возможно, чтобы не поняли, что смогут с этим жить. Как там говорит моя бабка? В грехе женимся, в грехе жить будем, от него и помрем. А счастье-то где в этом списке?

— Я тоже соскучился, Лисён, — произношу мягко. — Не представляешь себе как.

Рассказать правду — все равно, что ударить, а потом извиниться. Причинить боль и повесить ответственность за будущее. Простишь? Простишь за то, что имел лучший секс за твоей спиной? Да, не планировал, но имел. И сейчас, когда зависаю, думаю именно о нем. Забудешь? Смиришься?

Остается — или расставаться, или безбожно лгать.

— Я такое классное заведение тут узнала. Жека посоветовал. Там безумные солянки, тебе точно понравится.

— Вы опять общаетесь?

Бросаю взгляд на часы. Без пятнадцати двенадцать.

Олеся прослеживает мой взгляд и быстро добавляет:

— Поехали-поехали! Мне потом на примерку платья. Ну? Или ты занят, мой депутат?

— Поплюй, — закатываю я глаза, поднимаясь. Беру пиджак. — Осталось две недели до выборов.

— Все будет пучком, вот увидишь. Мой мужчина будет депутатом, а я буду ему соответствовать. Нам дадут тачку… как она там? За сорок лямов, с водителем.

— А как же, — отшучиваюсь. — За сто сорок.

Помогаю Олесе спрыгнуть на пол, веду к выходу. Ее ладонь теплая, походка от бедра — соблазняет, заигрывает. Я действительно люблю эту девочку и хочу сделать ее счастливой. Может, и справимся. Приложу усилия. Подарю еще что-нибудь... Блядь, опять про деньги.

— Может, останешься у меня сегодня? — напрямую предлагает она.

Конечно да, если бы на плечах зажили укусы.

— У нас же воздержание.

— Просто пообнимаемся, м?

— Лисён… — Презираю себя за укоризненный голос. И правда, типичная тварь. На душе по-прежнему ровно. Пульс в полном покое. Не трогает. Вообще в этой жизни больше ничего не трогает. Надо подарить Олесе что-то особенное. Новую машину? — Традиции же.

Мы выходим из здания и направляемся к парковке. Именно в этот момент я замечаю в тени раскидистого тополя девушку. Черная куртка, кроссовки, синие джинсы. И высокий рыжий хвост на макушке.

— Традиции! Ну как самый лучший мужчина на свете мог оказаться цыганом?! Ка-ак?! — комично стонет Олеся. — Я не могу носить эти юбки в пол! Тогда что от меня останется? Ноги — самая красивая часть тела.

А я смотрю на Аню Февраль, что улыбается во все свои брекеты, и осознаю, с какой бешеной скоростью падаю на самое дно.

Аня

Идея, видно, так себе — будем честны. Утром это казалось лучшим выходом из сложившейся ситуации, но помощник депутата Максим Одинцов так глянул, что сердце окостенело. Вот же псих психованный, чудовище. Я быстро отворачиваюсь и делаю вид, что уронила сережку в желтые листья. Пристально в них вглядываюсь. Приседаю, руками шуршу.

— Закладки уже средь бела дня ищут? Да еще и здесь? — доносится веселый голос спутницы Одинцова.

Она сказала тихо, но у меня крайне чуткий слух. Сжимаю зубы. Максим ей отвечает что-то и уводит в сторону.

Господи.

Порыв осеннего ветра прошивает хилую куртку, я зябко потираю руки. Более теплый вариант есть, но тот пуховик такой старый и некрасивый, что носить откровенно стыдно, я в нем как бочка. Померила на днях и обратно убрала.

Несмотря на пробирающий холод, полуденное солнце слепит до слез, и сквозь пелену, украдкой, я провожаю фигуры Одинцова и его девушки. Наверное, это его девушка, кого еще психованный может держать за руку?