Следующие два дня только о Максиме и думаю, пока готовлюсь к кастингу. При этом на фотографиях я выгляжу иначе, пусть даже это пока селфи в зеркале.

В субботу утром, в день кастинга, просыпаюсь от невыносимой тошноты, едва добегаю до туалета, где меня дважды выворачивает наизнанку. Плюхаюсь на прохладный кафель и закрываю лицо руками. Дрожу, вытирая пот со лба. Тошнит, и в то же время есть хочется. Даже не есть, а жрать, именно это грубое слово. Аж руки трясутся.

Температуры нет, как и других симптомов отравления. Что со мной происходит? Неужели это из-за нервов? Нельзя сейчас болеть, мне выпал такой шанс — буквально на миллион! Нужно обязательно взять себя в руки и отработать.

Хоть бы не вирус! Будет нехорошо заразить гриппом самого известного французского фотографа. Совсем не гостеприимно.

Неделю спустя

Горький октябрь в этом году. Снег выпал и тут же превратился в слякоть, сделав город непроходимым. Каждый шаг — в грязную жижу, в голове, по ощущениям, то же самое, что под ботинками. И сама я такая — грязная, убогая. Бедная моя мамочка.

Я бросаю рассеянный взгляд на часы, но время не остается в памяти.

По городу иду, сколько часов подряд — сама не в курсе. Гуляю, наверное, или как это называется? Когда бездумно прешь вперед, не запоминая ни дороги, ни местности.

Перед глазами пелена. Я так долго раньше не гуляла, в деревне особо некуда ходить. Обычно молодежь тусуется на рынке, у магазинов или киосков, пьет и курит у клубов, мне это было неинтересно. Я думала, что я буду лучше. Тупая жалкая шлюха. Господи! Тут конца у пути нет, можно неделю идти, и город не пройдешь. Масштабы столицы поражают, вот я и шлепаю, умирая от страха и ужаса.

Резко останавливаюсь, поднимаю глаза и вглядываюсь в серое небо. Низко так висит, будто вот-вот рухнет. И хоть бы. Хоть бы это случилось, и мне тогда не придется принимать самые трудные решения. Я к ним не готова. Я... просто не вынесу. Выбор нечеловеческий. Я не могу на маму это повесить, а сама я кто? Руки дрожат. Никто я, место пустое, ничего не достигшее.

Чтобы себя хоть как-то вывести из ступора, шагаю дальше. Думается лучше, когда в движении. У нас дома стояла беговая дорожка, она у меня постоянно была в ходу, особенно зимой, когда на улицу из-за мороза нос страшно высунуть.

О господи. Это какой-то кошмарный сон.

Пульс то опасно ускоряется, то тормозит. Спохватившись, я отскакиваю в сторону, в последний момент избегая столкновения с потоком людей, выходящих из метро. К скорости большого города до сих пор не привыкла, но и чужой себя здесь не чувствую. Мне казалось, в огромной Москве точно найдется местечко и для такой, как я.

Вновь смотрю на часы — половина третьего. С ума сойти. Когда я покинула квартиру, и девяти не было.

Вытираю глаза и делаю глубокий вдох. Слезы-предатели брызгают, я быстро отхожу в сторонку, прячусь в переулке и прижимаю салфетку к носу, чтобы загасить порыв, но в этот раз не справляюсь и бесстыдно рыдаю. Всхлипы один за другим, я не могу больше держаться, захлебываюсь, дрожу. Я хочу к маме. И чтобы ничего этого не было. Господи, страшно-то как. Как страшно. Что же теперь будет?

Кажется, что ничего внутри не осталось. Ни веры, ни надежды, ни любви. Лишь ошеломляющий ужас и картинки такого жуткого будущего, что словами не описать.

Нет, домой с этой проблемой нельзя. Мама точно скажет папе и брату, это так стыдно, что невозможно вынести. Надо самой. Что-то самой решать.

Я сижу на корточках в переулке и смотрю на стену перед собой. Разглядываю царапины на потертом кирпиче.

Долго так сижу, пока от холода дрожать не начинаю. Тогда поднимаюсь, захожу в ресторан бургеров и покупаю горячий чай, точно такой же, каким угощал Максим Одинцов. Пью маленькими глоточками и думаю о том, кто во всем виноват.

Через час пишу ему сообщение:

«Надо поговорить».

Он не отвечает десять минут, и я добавляю:

«Срочно. Я скоро приеду».

Ответ падает еще минут через десять, когда я уже в пути.

«Я в мэрии. Освобожусь не раньше четырех».

«Приеду туда».

«Не вздумай».

«Еду».

Горечь на языке нестерпимая. Слишком горький октябрь в этом году. Когда вижу Максима в его черной, чистой даже при такой поражающей слякоти машине, сердце безнадежно останавливается.

И чего ты от него хочешь? У него своя прекрасная жизнь. Ты — ошибка. Ошибка во всем, с самого рождения до настоящего момента. Ошибка взрослых людей.

Тем не менее на каком-то тупом упорстве я иду в его сторону.

Гул в ушах стоит, не слышу, собственные шаги не слышу, как ботинки по рыхлому снегу чавкают. Мне страшно. Так страшно, что мир расплывается черно-красными линиями.

В салоне тепло. Едва я забираюсь внутрь, Максим выжимает газ нагло встраивается в плотный поток.

После чего Одинцов хватает меня! Сжимает руки, потом колени. Я вспыхиваю, отшатываюсь, не понимая, что ему нужно.