— Я тебе куртку куплю нормальную прямо сейчас. Открывай Вайлдберриз или где вы там шопитесь.

— «Вы» — это нищеброды?

— «Вы» — это бабы. Открывай на моих глазах и выбирай. Пожалуйста. — Волшебное слово Максим выплевывает как проклятие, словно оно ему язык обожгло.

Качаю головой.

— Мне самому это сделать? — усмехается он отчего-то беззаботно, практически весело.

Я смотрю вперед, на грязный, словно только что выруливший из леса крузак, и снова дрожу. У нормальных людей машины грязные, а у этого — все слишком идеально. Я сейчас ему скажу, и он меня точно убьет.

Печка работает на максимум, аж дышать трудно. Одинцов тем временем достает свой телефон и начинает скачивать приложение маркетплейса, демонстрируя этот процесс. Говорит что-то, не имеющее никакого смысла. А я больше не человек — я информация, которая, если не поделюсь, рванет внутри. Чека-то сорвана.

— Максим, я беременна, — слышу собственный негромкий голос.

Он тоже услышал. Объяснял что-то громко, что-то про куртки, про то, что пуховик должен задницу прикрывать, но замолк на полуслове. Молчит теперь. Шокировала.

Раз, два, три. Он молчит.

Силы окончательно иссякают. Я закрываю лицо руками и начинаю реветь. Реветь. Реветь. Сердце болит. Боже, как у меня болит сердце.

— Ты уверена? — доносится от Максима.

Достаю из сумки тесты и показываю.

Единственное, чего сейчас хочется, — чтобы обняли и сказали, что все будет хорошо. Что все наладится. Это именно та реакция, которую можно принять.

— Ты пришла ко мне, потому что думаешь, что отец — я? — Его голос звучит ровно.

Ровно, как октябрь, которому плевать на все. Поддержки тут не будет — сразу это понимаю.

Когда останавливаемся на светофоре, я отстегиваю ремень, толкаю дверь и выскакиваю на улицу. Холод больно кусает пальцы и щеки, машины сигналят оглушительно. Перед глазами — туман.

Бегу вперед, наперерез потоку транспорта. Изо всех сил бегу.

Оглушительный рев грузовика. Я застываю и смотрю на яркие фары. Не могу пошевелиться, дистанция сокращается, небо падает, чувствую. Я смотрю вверх, я жду этого...

Кто-то резко дергает за руку и оттаскивает в сторону. Грузовик с жутким визгом пролетает мимо, окатив водой и ругательствами от водителя. Максим вцепился так крепко, что аж больно. Держит за плечи стальной хваткой, а я понимаю, что он сам мокрый весь. Ладно моя куртка, но и его белоснежная рубашка и пиджак в грязи.

Кричит мне что-то в лицо, злой как дьявол. Но я не слышу, ничего не слышу. Гул в ушах, вой клаксонов объезжающих нас машин.

Максим снова кричит, то ли мне, то ли водителям вокруг. А я дрожу. Он ведет меня за руку к своей машине, брошенной посреди дороги, а я упираюсь, не слушаюсь.

Поднимаю глаза и говорю ему:

— Ты мне жизнь сломал. Всю мою жизнь. Сломал.

Я ведь прошла пробы. Я всё прошла, после меня Жан Рибу никого даже смотреть не стал. Мне купили билет в Париж.

Новая волна грязи окатывает с головой, следом возле нас останавливается машина и водитель справедливо кроет матом. Максим отвечает ему в том же духе и что-то еще добавляет сверху, напоследок дав несколько советов на жизнь будущую.

Потом тащит. Силком тащит к своей машине, запихивает обратно, оббегает капот. Через секунду мы опять едем, мигая аварийкой в качестве извинения.

— Еще раз выскочишь вот так, — говорит он нарочито спокойно, хотя сам запыхался. Достает салфетки из бардачка, нервно вытаскивает несколько и вытирает лицо, пачку же бросает мне на колени. — С моста скину.

— Скинь.

— С ума сошла, дурная. — Максим перестраивается в другой ряд, разворачивается. Вновь трет лоб. — Чуть не сбили тебя сейчас, идиотка.

— Скинь, — повторяю я. — Будь добр. Потому что я в панике. Мне купили билеты в Париж, а я... — Беру салфетки и сжимаю их в руке. Почему-то кричу на него: — Всё потеряла. Нет, ты не понимаешь! У меня ни копейки за душой нет. Ни прописки, ни полиса. Ты мне жизнь сломал! Ты даже не воспользовался презервативами в ту ночь! Просто взял меня пьяную, и все! Ты... даже не подумал о предохранении!

Он смотрит на дорогу и продолжает молчать, словно ему действительно по фигу. Я ожидала всякую реакцию — и крики, и обвинения, и грубые слова. Максим просто ведет машину.

Осмелев, я робко поднимаю глаза. Он с виду и правда спокоен, равнодушен, вот только вены на руках вздуты, будто от напряжения. И желваки на скулах не предвещают ничего хорошего.

— Не надо было к тебе приходить? — первой нарушаю молчание, потому что Максим будто вовсе забыл о моем присутствии!