Шрифт:
– Куда?
– вздернул бровь Митя.
– Тьфу, я ж так и не представился!
– нимало не смутившись, рассмеялся реалист.
– Я - Христо Тодоров, у моего отца мелочная лавочка на Полицейской. Так и называется - «Тодорова лавка». А квартира - над ней. Приходите, — и протянул руку для пожатия.
«А вот и мелкий лавочник.» - Митя на мгновение замер, глядя на эту руку. Но светский человек или не допустит, чтобы лавочник лез к нему с рукопожатиями, как равный, или если уж случилось такое, выйдет из ситуации с честью.
Митя протянутую руку - пожал! Перевел взгляд на Гирша.
– Да ладно, не буду вас мучить, - криво усмехнулся тот.
– Ингвару поклон передавайте, - и коротко поклонился. Получается, вовсе не Мите, а для передачи Ингвару.
Митя смотрел, как они уходят и еще успел услышать сквозь уличный шум тихие злые слова:
– С ума сошел, на кружок полицейского сынка приглашать?
– Так интересно же: такой фрукт, когда еще познакомиться получится! Да и разве мы делаем что-то незаконное?
– В этой стране скоро все будет незаконное - даже улицу переходить! Так каждый по своей стороне гулять и станем, - буркнул в ответ Гирш и оба скрылись за углом.
«Интересно им. Поздравляю вас, Дмитрий Аркадьевич!
– глядя вслед, растерянно подумал Митя.
– Сапожник вас оскорбил со всем светским изяществом, а лавочник пригласил в какой-то кружок, кажется, в роли цирковой обезьянки!»
Глава 11. Барышни в гостях
Выбежавшая навстречу горничная остановилась, будто налетев на невидимую стену, потупилась и принялась не столько подходить, сколько подкрадываться к Мите коротенькими шажками. Словно к засевшему в засаде волку - если бы у волков, конечно, были горничные.
Маняшу тетушка Людмила Валерьяновна привезла с собой из Ярославля, и первое, что сделала глупая девка - попыталась обвинить Митю в приставаниях. Что тетушка была в том замешана Митя не сомневался, не понял лишь пока - напрямую приказала, или просто заморочила мнительной дурочке голову. После неприятного инцидента Маняша старалась ему на глаза не попадаться, а если вдруг они все же встречались в доме - низко опускала голову и торопливо прошмыгивала мимо.
Сейчас Митя лишь надеялся, что она не станет поворачиваться к нему спиной и убегать с криками ужаса, а хотя бы примет шляпу!
Приняла. Держала, правда, на вытянутых руках, будто шляпа могла укусить. Митя представил себе эту картину: шляпа с зубастыми полями, с урчанием и рыком разрывающая горло бедной горничной и фыркнул. Маняша дернулась так, что чуть не уронила по-прежнему тихую и безобидную шляпу, вскинула на Митю огромные, полные ужаса глаза и тут же потупилась.
– Маняша, - голосом ласковым, каким говорят с запуганными животными и буйными сумасшедшими, позвал Митя. Горничная снова дернулась, будто в нее перунова дуга попала, и стиснула шляпу так, что смяла тулью. Митя чуть не взвыл при этом зрелище, но представил: вот он сейчас завоет, и дурища вообще в обморок хлопнется. А что тогда со шляпой станется и подумать страшно. Немилосердны здешние жители к его гардеробу! – Маняша, - еще ласковей повторил он, борясь с желание выхватить шляпу из рук горничной.
– Кто дома?
Казалось бы, простой вопрос! Зачем же так дрожать, будто он спросил, кого из присутствующих можно съесть?
– Барин в присутствии. Тетушка ваша дома с барышней Ниночкой...
– угасающим голосом выдохнула Маняша, будто уже видела тех безжалостно растерзанных злобным Митей. И вдруг воодушевилась.
– Барышни Шабельские до вас на конюшню!
На мгновение Митя застыл, пытаясь понять - если Шабельские к нему, то почему на конюшню? Но тут же сообразил - автоматон! Паро-кот Зиночки Шабельской!
Мгновение поколебался - и сунул Маняше сверток.
– Отнесешь ко мне в комнату, - он с сомнением посмотрел на горничную - она его вообще понимает? И на всякий случай повторил.
– В комнату... ко мне... отнесешь. А я пойду к барышням.
– На конюшню?
– тупо спросила Маняша.
– Если они там - да. Отнесешь сверток и тоже зайдешь к барышням...
– На конюшню?
– снова напряглась Маняша.
– Туда.
– Митя начал злиться, теперь она кого боится? При Шабельских он точно к ней приставать не станет. То есть, он к ней вообще нигде и никогда не станет приставать, но при Шабельских так особенно!
– И спросишь, подавать ли чай.
– На конюшню?
– впервые в голосе горничной мелькнуло что-то кроме страха - изумление и даже возмущение.
– Ты спросишь, куда!
– не выдержав, рявкнул Митя.
– Скажут - на конюшню, подашь на конюшню, ясно? Пошла, живо!
Горничная пискнула и умчалась. Теперь тетушке нажалуется.
Митя в очередной раз вздохнул - скоро дом можно будет переименовывать в «Особняк тяжких вздохов» - и мимо кухни направился к выходу на задний двор. Из распахнутых дверей пахнуло печеным мясом, розмарином и кофе по-турецки, какой варила Георгия - горьким, как предсмертные сожаления, и черным, как подол самой Мораны Темной. Тетушка на него даже смотреть не могла, предпочитая забеленный молоком чай, Ниночку попросту никто не спрашивал, а вот у Мити даже сейчас рот наполнился слюной от одной мысли о восхитительной крохотной чашечке, которую Георгия нальет из сверкающей медной джезвы на длинной ручке...