Шрифт:
– Вас - на кружок?
– недоверчиво повторила Ада.
– В этом есть что-то необычное?
– рассеяно поинтересовался Митя - высвободить руку почти удалось, но Алевтина тут же ухватилась покрепче.
Ада и Ингвар переглянулись.
– Не ходите, - наконец проворчал Ингвар, снова принимаясь за трость.
– Вам не понравится.
– Я люблю светские вечера.
– Вечер будет отнюдь не светским.
– Ада оскорбленно поджала губы. – Там обсуждают серьезные вопросы, а не танцуют или играют в фанты!
– Неужели барышни даже не наряжаются?
– вполне искренне удивился Митя.
Ада покраснела. Сперва горячечными пятнами вспыхнули щеки, потом лоб, закраснелся даже кончик носа! Глаза за стеклами пенсне стали несчастно-беспомощными, она стрельнула быстрым вороватым взглядом в сторону Ингвара.
Ингвар на нее не смотрел. Все смотрели на Аду - и Митя, и сестры: сочувственно, с интересом, чуть-чуть ехидно... Только Ингвар продолжал заниматься тростью и, кажется, даже тихонько насвистывал.
И тогда Ада решилась! Щеки у нее стали совершенно свекольными, но глаза под пенсне - беспощадными и одновременно обреченными, как у воина, идущего в последний, безнадежный бой.
– А вы... вы пойдете, Ингвар? Мы... мы могли бы...
Она хотела сказать: «Мы могли бы пойти вместе». Она хотела сказать: «Вы могли бы меня проводить». Зайти к Шабельским, попросить разрешения, чинно, под руку, проследовать по улице до этой самой лавочки и пусть это их… суаре (в квартире над лавкой, помилуй Предки!) не слишком презентабельно, но все же, все же... Учитывая, что это Ада и Ингвар.
– Не пойду. Надоела болтовня, - буркнул Ингвар, не поднимая головы и продолжая интересоваться полуобмотанной тростью больше, чем Адой.
Критически прищурившись, Митя поглядел в обтянутую привычной рабочей блузой тощую Ингварову спину. Ада, на Митин вкус, не эталон барышни, но право-слово, Ингвар и ее не заслуживает! Дундук германский.
– Там действительно довольно скучно, - наконец заговорила та, чей голос единственно Митя и хотел, наконец, услышать.
Мягко ступая, Митя подошел к застывшей рядом с паро-котом тоненькой девичьей
фигурке.
– Здравствуйте, Митя, - не оглядываясь, почти неслышно прошелестела она.
– Здравствуйте, Зинаида, - также неуверенно ответил он.
Они поссорились тогда, месяц назад: по-глупому, почти случайно. И Зинаида - сама, первая!
– намекнула на примирение! И он бы пригласил ее на танец, и конечно, они бы поговорили. Но когда узнаешь, что, упокоив мертвое и убив живое, ты не оставил шансов на жизнь и себе, а первую кадриль танцуешь со своим возможным палачом... Как-то вышибает из памяти, что тебя ждет девушка. Тогда он просто ушел с бала, не попрощавшись. Это еще больше испортило отношения с отцом, а к Зинаиде он не подходил и сам – навряд ли девушка, первая сделавшая шаг к примирению после ссоры, простит, что ею пренебрегли. А объяснить он ничего не может!
– Я хотела поблагодарить, что вы забрали моего бедного котика с той дороги, - почти шепотом, так что приходилось прислушиваться, пробормотала она.
То, что сломанный паро-кот, попросту брошенный на дороге, когда они спасались от убийц, уцелел, было, конечно, чистейшим везением. Варяжский набег поспособствовал, что ни один предприимчивый крестьянин не уволок его на свое подворье: все предприимчивые сидели дома, готовясь отстреливаться. Ну а примчавшийся на следующий день Свенельд Карлович, старший брат Ингвара, помог вывезти сломанную машину Зинины на паро-телеге. Но сейчас Митя приосанился:
– Поверьте, это самое малое, что я мог сделать для вас!
– Верим, - раздался из угла конюшни почти детский, но очень уверенный и хорошо знакомый Мите голосок.
– Сделать меньше и правда было бы затруднительно! Меньше — это уж и вовсе ничего!
Глава 12. Такой замечательный Митя
Митя повернулся - как поворачиваются под прицелом, когда бояться, что у того, кто стоит за спиной, дрогнет палец на курке.
На него этот... как его... морок!
– не действовал, но сейчас она не морочила. Она тихонько сидела в уголке на старой бочке, словно сливаясь с остальными разноцветными сестричками и даже со старой конюшней. Обыкновенная юная барышня. Такая же обычная, как в деревне была обычной тощей деревенской девчонкой, каких сотни, а в городе так и вовсе обыкновенным уличным мальчишкой. Платье блеклой пастели с единственным воланом, ленточка мышиного цвета в волосах - новенькая, но все равно блеклая. Ножки-спичечки, ручки-веточки, остренькое личико с бледной кожей и спущенная на лоб прядь, за которой так удобно прятать глаза. Или отбросить ее, как занавес в театре, и уставиться в упор пристальным, жутковато-прозрачным взглядом.