Теперь оказалось, что интересы России требуют не войны до победы, а заключения немедленного мира «без аннексий и контрибуций», «самоопределения народов» и т. п. Особенно популярными среди полуголодных, измученных тяготами войны маргинальных элементов, вырванных из среды своего привычного обитания (солдат, матросов, временных рабочих в городах и т. п.), стали экстремистские лозунги большевиков «Долой войну!», «Заводы и фабрики — рабочим», «Земля — крестьянам», «Мир хижинам — война дворцам!». Содержание понятия «Отечество» обрело иной смысл, торжество которого толкало теперь на путь «разрушения до основания» всего старого, а не только самодержавия. Вырвавшийся из бутылки джип пустился в бешеный пляс. Идея государственности, считал А. И. Деникин, потерпела поражение даже в наиболее крепких районах России, например, в казачьих областях, впрочем, преимущественно в их верхах.

Вину за такую развязку в России Деникин возлагал на ее высшие эшелоны власти. В одном из писем невесте он тогда писал: «Безудержная вакханалия, какой-то садизм власти, который проявляли сменявшиеся один за другим правители распутинского назначения, к началу 1917 года привели к тому, что в государстве не было ни одной политической партии, ни одного сословия, ни одного класса, на которое могло бы опереться царское правительство. Врагом народа его считали все: Пуришкевич и Чхеидзе, объединенное дворянство и рабочие группы, великие князья и сколько-нибудь образованные солдаты».

Осенью 1916 г. в России, главным образом в столичных кругах, возникло несколько тайных организаций для подготовки к свершению дворцового переворота сверху в «безболезненной для государства форме». К М. В. Алексееву приезжали, в частности, представители думских (А. И. Гучков) и общественных (князь Г. Е. Львов, председатель Всероссийского земского союза) кругов с вопросом, как отнесется фронт к перевороту. Алексеев просил не делать этого, ибо фронт и армия могут не выдержать такого испытания. В ответ они обещали предотвратить его. Но сам Алексеев, узнав о готовящемся перевороте, вопреки присяге, не доложил об этом государю. Вероятно, он полагал, что разгром организации Гучкова и Львова вызовет в армии не меньшие потрясения, чем сам переворот.

Но когда отрекшийся от власти царь возвратился из Пскова в Могилев, чтобы проститься с чинами Ставки, Алексеев встретил его с уважением и вниманием, приказал не убирать его портреты. Видимо, это вдохновило бывшего царя, и он нерешительно сказал Алексееву: «Я передумал. Прошу Вас послать эту телеграмму в Петроград». В вей, написанной им собственноручно, говорилось, что он согласен на вступление на престол своего сына Алексея. Алексеев взял телеграмму, но не отправил ее, ибо было слишком поздно: стране и армии уже объявили два манифеста. Телеграмма э^а, однако, потом куда-то бесследно исчезла. Но Деникину о ней рассказывал сам Алексеев. Ее читал также помощник начальника оперативного отделения Ставки полковник Д. Н. Тихобразов.

Сам же Деникин относится тогда к числу тех, кто выступал за устранение отживших принципов и методов управления страной эволюционным, а не революционным путем. Оп считал, что Россия, на три четверти темная и необразованная, еще не созрела для демократии как формы государственного устройства и политических свобод, а потому отвергал мечтания даже умеренных социалистов, наивно полагавших, что падение самодержавия чуть ли не автоматически повлечет их воплощение в жизнь. В письме Ксении Васильевне он сформулировал тогда свое главное кредо: «Моим всегдашним искренним желанием было, чтобы Россия дошла до этого путем эволюции, а не революции. Надежды не оправдались. Темные силы… ускорили развязку.

Теперь только одного нужно бояться, чтобы под флагом освободительного движения грязная накипь его не помешала наступающему успокоению страны… Какое счастье было бы для России, если бы «круг времен» замкнулся происшедшей в столице трагедией и к новому строю страна перешла бы без дальнейших потрясений».

В вопросе о новом государственном переустройстве России Деникин отдавал предпочтение конституционной монархии британского типа. Но выбор формы ее будущего правления теперь не имел еще для него первостепенного значения. Главным вопросом он считал защиту Родины от германских империалистов, продолжение войны с ними. А поскольку это признавалось Временным правительством, Деникин чистосердечно подчинился ему. Но вскоре он увидел, что советы рабочих и солдатских депутатов вызвали слом старого правительственного и административного аппарата и создали пустоту вокруг Временного правительства, особенно на местах. Тогда он понял, что разразившийся хаос под воздействием новых утопических идей в конце концов столкнется с силами порядка, результатом чего станут жесточайшие последствия. «Великая и бескровная», как именовали Февральскую революцию, «родила бурю и вызвала злых духов из бездны». В обуздании их он усматривал свой долг на высоком посту начальника штаба Ставки Верховного главнокомандующего Русской армии.

В письме к невесте 5 апреля 1917 г. Деникин писал: «Политическая конъюнктура изменчива. Возможны всякие гримасы судьбы. Я лично смотрю на свой необычный подъем не с точки зрения честолюбия, а как на исполнение тяжелого и в высшей степени ответственного долга. Могу сказать одно: постараюсь сохранить доброе имя, которое создали мне «железные стрелки», и не сделаю ни одного шага против своих убеждений для устойчивости своего положения». Говоря далее об утомительной и нервной рутине в Ставке, он подчеркивал: «Все это пустяки. Если… только волна анархии не зальет армии».

Противостояние хаосу и анархии

Петроград марта 1917 г. вызвал у Деникина «тягостные чувства». Уже в вестибюле гостиницы «Астория» он столкнулся с дежурившим караулом из «грубых и распущенных гвардейских матросов». И улицы показались ему грязными, переполненными «шинелями защитного цвета», суетливо «углублявшими и спасавшими революцию», по ироничному его замечанию. В «завоеваниях» революции ему чудился запах смерти и тлена.

В столице пытался навести порядок Л. Г. Корнилов. Тот самый, который в конце апреля 1915 г. вместе с 48-й дивизией, попавшей в окружение, оказался в плену у австрийцев. Однако главком Юго-Западного фронта генерал Иванов не нашел в том ничего предосудительного и представил его к награде, что горячо поддержал «Его императорское высочество». В плену, будучи в замке венгерского князя Эстергази, Корнилов много читал. По словам генерала Е. И. Мартынова, находившегося вместе с ним, впоследствии перешедшего на сторону советской власти и написавший о нем книгу, «…в это время Корнилов был еще черносотенцем и, читая в австрийских газетах о борьбе царского правительства с прогрессивным блоком Государственной думы, неоднократно говорил, что он с удовольствием перевешал бы всех этих Гучковых и Милюковых». Насколько это отвечает действительности, сказать трудно. Не исключено, что в том свидетельстве заложена изрядная доза пропагандистского большевистского заряда, хотя, наверное, он и впрямь не испытывал к ним каких-то теплых чувств.