Иной раз Деникин хватался за голову, горестно говоря сам себе: «Проклятая русская действительность! Что, если бы вместо того, чтобы уничтожать друг друга, все эти отряды Сорокина, Жлобы, Думенко и других (советских военачальников на Дону и Кубани. — А. К.), войдя в состав единой Добровольческой армии, повернули на север, обрушились на германские войска генерала фон Кнерцера, вторгнувшиеся вглубь России и отделенные тысячами верст от своих баз».

Но поля ожесточенных боев орошались кровью молодых и здоровых людей, составлявших цвет России. Сотнями уходили из жизни добровольцы, ветераны движения. Не стало профессора, генерала Маркова, ближайшего сподвижника, друга и соратника Антона Ивановича. Почти в самом начале похода, 25 июня, начдив получил смертельное ранение осколком снаряда. В Торговой вечером следующего дня состоялось прощание добровольцев с покойником. Над гробом в Вознесенской церкви реял его черный флаг с крестом, под которым он водил в бои свои войска. «После отпевания я, — писал Деникин, — отошел в угол темного храма, подальше от людей, и отдался своему горю». При погребении на военном кладбище в Новочеркасске в присутствии атамана Краснова, матери, жены и детей покойного, Алексеев произнес надгробное слово. Затем встал на колени перед его матерью и отвесил ей, «вскормившей и вспоившей верного сына Родины», земной поклон. Увековечивая его память, Деникин переименовал 1-й офицерский полк, которым первоначально командовал Марков, в «1-й офицерский генерала Маркова полк». Несколько позднее, в боях уже под Ставрополем, скончался от заражения крови раненый генерал Дроздовский. С ним у Деникина были натянутые отношения. Главным образом из-за того, что Дроздовский медленно отходил от тактики ведения боя периода первой мировой войны, неся большие потери, но вспыльчиво реагировал на замечания командующего. Сказывалась и его склонность к сепаратизму. Тем не менее Деникин, отбрасывая личное, воздал должное и его заслугам. 2-й офицерский полк получил наименование Дроздовского.

Тяжелые потери несли обе стороны. Некоторые дивизии Добровольческой армии — до одной трети. С назначением 2 августа Сорокина главнокомандующим Северо-Кавказской советской армией, упорство последней возросло еще больше. На Екатеринодарском фронте, по словам Деникина, для его армии создалось «положение тягостной, томительной неопределенности». Обстановка прояснилась, когда добровольческая флотилия, созданная в Ейске, высадила десант в районе Приморско-Ахтырской, а Покровский захватил с севера Тимашевский железнодорожный узел. Только тогда Деникин вздохнул с облегчением и 6 августа приказал Екатеринодарской группе перейти в общее наступление. Боевая выучка офицеров и генералов брала верх. Но и красные продолжали упорствовать, широко маневрируя. Сорокин с главной массой войск отступал на Екатеринодар и частично на Тимашевскую. В районе Усть-Лабипской сражалась его отдельная группировка в 4–6 тыс. человек с артиллерией и бронепоездами. К 13 августа Екатеринодарская группа добровольцев на расстоянии одного перехода взяла в тесное кольцо Екатеринодар с севера и востока.

14 августа Деникин, находившийся в частях Казановича, приказал войскам перейти в решительное наступление. Совершенно ровную местность покрывали сады, виноградники, обширные поля кукурузы с наливавшимися спелым соком бело-желтыми початками. Атмосферу потрясал непрерывный гул стрельбы. Грохотали орудия, трещали пулеметы… Все поле боя лежало у Деникина как на ладони. Вдали просматривались очертания города. Четыре месяца назад Добровольческая армия, разбитая и потрясенная гибелью вождя, отсюда уходила в неизвестность, теперь она, возродившись, словно птица Феникс из пепла, снова штурмовала его. Завязались тяжелые схватки. Станицу Пашковскую, предместье Екатеринодара, захватили дроздовцы, но вскоре большевики выбили их, создав угрозу и левому флангу Казаповича. Дроздовский подтягивает резервы. Деникин бросает батальон Кубанского стрелкового полка в тыл большевикам. Охваченные смятением, последние откатываются к Екатеринодару. К вечеру 15-го Дроздовский занимает Пашковскую, а Казанович с боем продвинулся к предместью кубанской столицы. В девятом часу вечера Эрдели ворвался в нее.

Взятие Екатеринодара стало делом ближайших часов. На это долгожданное событие весьма своеобразно отреагировало кубанское правительство, находившееся в тот момент в Тихорецкой. Оно обратилось с просьбой к Деникину воздержаться с въездом в город, пока оно не прибудет в него, чтобы, как объяснялось, подготовить ему достойную встречу. Антон Иванович без труда понял амбициозный смысл этой «тонкой политики»: ее творцы не хотели выглядеть прибывшими в добровольческом обозе. Однако, щадя мелкое самолюбие кубанских правителей, он, следуя за штурмующими частями, не вошел в город, а расположил свой штаб в Екатеринодарском вокзале. Утром 16 августа колонны добровольцев, разгоряченных боями, вступили в мистический для них город, приветствуемые теперь ликующими толпами. А Антон Иванович лишь под покровом вечерней темноты незаметно объехал его на автомобиле.

А тем временем волна интриг поднималась все выше. В городе еще кое-где рвались снаряды, ручные гранаты, спонтанно возникали перестрелки, а подчиненные, глубоко возмущаясь, доставили Деникину расклеенное по всему городу воззвание за подписью генерала Букретова, председателя Екатеринодарской тайной военной организации, объявившейся лишь с прибытием добровольцев. Первый его абзац гласил: «Долгожданные хозяева Кубани, казаки и с ними часть иногородцев, неся с собою справедливость и свободу, прибыли в столицу Кубани…». Дальше не стал читать, брезгливо отложил в сторону листок, словно боясь испачкаться грязью. Его покоробило неприкрытое стремление генерала перевернуть взятие города с ног на голову на глазах очевидцев. Но еще больнее резануло уничижительное изображение Добровольческой армии в качестве «части иногородцев!». И когда вскоре, как ни в чем не бывало, Букретов явился представиться, Деникин не принял его. Генерал, выждав момент выхода командующего на перрон вокзала, устремился к нему. Но Антон Иванович, отворачиваясь и отходя от него, жестко бросил: «Вы в своем воззвании отнеслись с таким неуважением к Добровольческой армии, что говорить мне с вами не пристало».

Кубанские правители, охваченные амбициями, тогда, что называется, помешались на вопросе об очередности въезда в Екатеринодар. Как потом оказалось, они обращались за поддержкой и к Алексееву. Позднее Деникин прочитал отчет секретного заседания Кубанской законодательной рады от 12 марта 1919 г., немало подивившись его содержанию. В частности, в докладе Н. С. Рябовола (1883–1919), ее председателя, говорилось: «Когда после взятия Екатеринодара атаман и председатель рады были с визитом у Алексеева (в Тихорецкой), тот определенно заявил, что атаман и правительство должны явиться в город первыми, как истинные хозяева; что всякие выработанные без этого условия церемониалы должны быть отменены. Но, конечно, — глубоко скорбел кубанский деятель, — этого не случилось».

Суета вокруг церемониалов, принявшая болезненные формы, лишний раз проливала свет на существо политики кубанских правителей. Это была не только и даже не столько элементарная интрига, продиктованная простым честолюбием, считал Антон Иванович, сколько одно из очередных проявлений проводимого ими курса с весьма выраженным сепаратистским духом. Общая его линия пролегала между точкой договора, подписанного еще с Корниловым в обстановке Ледяного похода о создании отдельной Кубанской армии, через решительное отрицание требований Алексеева и Деникина о полном подчинении Кубани штабу Добрармии в военных и гражданских делах, о контроле за деятельностью рады.

Поэтому в первые же часы по взятии Екатеринодара Деникин направил кубанскому атаману, полковнику А. П. Филимонову (1870–1948) телеграфное письмо с изложением общих начал отношений Добровольческой армии и Кубани, почти полностью ею освобожденной. При этом командующий полагался на Александра Петровича, разделявшего идею единой, неделимой и великой России и связывавшего ее возрождение с Добровольческой армией, хотя и вынужденного балансировать на грани противостояния обособленческих тенденций, царивших в Кубанской раде, и настойчивых попыток Деникина преодолеть самостийничество и обратить казаков в послушных исполнителей его воли, выражающей общероссийские интересы.