– Пли я уйду, илп ее выгоняйте.

Кузьма сник на лавке, аж бородой касаясь своих колен.

– Я уйду, если ты будешь жить с такой злоехидной тихоней. Красивую нажил себе, вот и мучайся. Да разве вто жена, если на мужа недоуздка не накинет. Где женская власть-ласка? Его, мужчину, вот как надо обхаживать!
– И понесла Василиса выказывать свою волю, напоминая Кузьме его бесправие в доме.

Автоном молчал, подавленный гневом матери. Вся-то жизнь опостылела ему и думал зло: "Чего хотят от меня?

Маманя шумит, а батя молчит, копается в бороде, как курица в своих перьях. И эта стерва Фненка мутит весь дом".

– Иди, Марья Максимовна, к отцу. Видно, не судьба нам, - покорно, с сожалением сказал Кузьма.

Марька, будто окаменелая, сидела у кровати, положив руки на выпуклый живот.

– Не пойду, батюшка. Буду на поденку в совхоз ходить, работать за троих, мыть ему ноги и пить омызки, умру на работе, а домой нет мне возврата, - голос ее был печален, но тверд.
– У меня еще четыре сестры. Поело святой недели замуж выдают Дашку. Что люди подумают о ней, если я уйду? Скажут: эта ушла и та такая же. Откажется жених.
– Марька встала, шагнула на середину горницы, ко всему-то готовая, лишь защищая руками живот.
– Убейте меня, а я не пойду. Убей, чтобы не мучилась я на свете.

Кузьма схватил рванувшегося сына за воротник, и новая рубаха полетела в клочья.

– Беж и к отцу, Маша!

Во дворе она остановилась, содрогаясь от бешеного рева Автонома:

– Пусти! Будь проклята вся жизнь в этом доме! Сожгу! Убью себя!

Кузьма придавил его к стене, скрутил за спиной руки:

– Не буди мою силу страшную. Эх, Автоном, не моэкешь смирить в себе зверя. И книжки о породистых коровах не помогают. Пускаешь в ход кулаки, как волк зубы...

Василиса плакала, затенив платком лоб.

– Лечить его надо, отец.

– Сейчас вылечу.
– Кузьма сорвал с гвоздя сыромятный кнут, свистнул сына по лопаткам.
– Отлучу о г семьи, негодяй. Ты еще поползаешь в ногах Марьи, пока не вымолишь прощенья.

Все крепилась, а переступила каменный порожек задней лазейки с огорода, вошла в свой родной двор, заплакала тяжко и беспомощно, забившись на кизяки, чтоб отцу с матерью не встревожить. С распухшим, саднящим лицом вошла, з дом, едва поднимая на крылечке измятые ноги.

Отец отдыхал на кровати, широкой спиной к двери, мать убирала со стола посуду. Только что ушли меньшая дочь Дашка с женихом.

– Максимушка!

Максим повернулся резко и неловко, упал с кровати.

Едва поднялся - внезапно отнялась спина, видно, с испуга. Бледный, потный, подошел он а дочери.

– Убила ты меня, Марька.

– Несчастные мы, господи, - прошептала баба Катя.

Ночевала Марька у родных. А чуть посветлело, пошл:".

с отцом к Чубаровым за добром.

В это время Автоном привел во двор игренюю кобылу и жеребенка. Капала кровь с распоротых боков матки.

Видно, метил кто-то выпустить кишки, да промахнулся, чуть повыше полоснул ножом, до ребер развалил. Жеребенок лег, матка понуро стояла над ним, подгибая колени.

Кузьма начал заговаривать кровь. Все молча стояли з стороне.

– Воды и мыла мне!
– сказал Максим Отчев.

Василиса достала из печки чугун теплой воды, налила в таз.

Когда кровь остановилась, свалили и связали матку.

Максим зашил рану на боку.

– Ну что ж, Кузьма Данилыч, и ты, Василиса Федотовна, были мы с вами сватами, теперь конец.
– Максим повернулся к Автоному.
– Ты отныне мне не зять, а Марье не муж.

– Горе-то у нас какое - злодеи лошадь порезали, тут еще ты добавляешь, - запричитал Кузьма.

Максим молча пошел в дом, чтобы взять дочь.

В горнице лежала у сундука Марька.

– Уйди, тятя!
– закричала она.

Где-то рядом с ней в ворохе ее нарядов заверещал младенец.

Василиса направилась в горницу, но Максим закрыл дверь, придавил спиной.

– Ту сдурел? Помочь надо, наше женское дело, сват.

– Не допущу до ребенка никого из Чубаровых. Нет среди вас закона человеческого. И я не верю тебе, хоть ты и сама рожала, Внук будет у меня жить и называться Отчевым.

Когда Фяена привела соседку, Максим впустил их в горницу к Марьке. На кухне на лавке дежурил, пока повивальная бабка не показала ему новорожденного и нэ сказала, что Марьке хорошо сейчас и что она не покинет дома своего мужа.

Свекор и свекровь плакали над младенцем.

Автоному показали сына лишь под вечер, когда прибрали роженицу.

– Сын твой, - сказала Василиса.
– Не сомневайся.

Автоном повел бровью на мать:

– А я и не сомневался.

– Ну? Разве она тебе не открывалась?