Хмуро взглянул Отчев на его озябшее, серое в сумерках лицо, к досаде своей разгадав затаенное.

– Ну что ж. если умыслы в голове супротивные - не ходи, - сказал он и совсем уж вышел из себя, услыхав признание несовершеннолетнего сироты, что жалко ему Марьку, а почему - и сам не знает.

Постучал кнутовищем но валенку, советуя выбросить из головы задумья не по возрасту.

– Весна твоя далеко, за горами-лесами, и еще рано тебе зацветать. Учись, в люди выходи.

– Уж так мне жалко Марьку... Кажись, умру. Пойду и при всех признаюсь. Зачем мне таиться, подличать смолоду? А потом всю жизнь волос на себе рвать?

– Ишь ты, молокосос! Молот - молод, да бьет тяжэло... Остерегаю тебя: девке не проговорись ненароком. Человек, он какой? Выкрутаст, с дурникой, соблазняется тем, что вдали маячит. Иного шутепно пальцем поманишь, а он до гроба при неладах будет растравлять себя: эта жизнь плохая, горчит, а та, какую сулили, куда пальчиком заманивали, медовая. Солнце всех обманывает, в догонячки заигрывает с людьми: взойдет - лови! И опять вечером на свое место. Умом жить надо, Тимофей Ильич.

Лился сквозь опаивающие окна свет, доносились голоса поющих.

Антоном стоял в сенях, слышал этот разговор. Сильно сжал руки Тимке, вглядываясь в лицо его.

– Думал, не придешь, - сказал и потерся жестким чубом о Тимкин лоб. По старым предрассудкам, полагается жениху ходить на девппшик с сотоварищами. Одного нашел - Семка Алтухов, а другим будешь ты, Тимша.

В прихожей, дымя махоркой, перекидываясь в картишки, разговаривали о приметах на урожай.

– Плохо, что земля ничья. Продать и купить нельзя. А то бы под пьяну руку загнал десятин пять.

Широко и горячо втиснулся Ермолай:

– Вот что, думачп, не дают мне покоя госфондовские земли рядом с совхозными. Чернозем давно не тревожен лемехом. Что нп посей - родит. А сена какие! Води скотинушку, сколь душе вольготно. Вот бы пойти на выселки, да косяком, одной упряжкой.

– Чем строиться на новом месте? Сейчас кое-как держатся дома и постройки, а начни ломать - пыль полетит, из сарая собачью конуру не соберешь. А о детях подумай!

Как в школу будут ходить? В темноте жить им?
– встрял в разговор Автоном.

– Только женится, а уж о детях! Темпота школы не боится. Мало их, ученых, с потемками в голове?
– Ермолай едко оборвал племянника. Разузнал я от того умача: банк даст кредит в рассрочку, только назваться надо "артель тружеников"... А из чьего дома собачья конура не получится, того не возьмем.

Маленький старичок Пимен Горячкин, известный на селе маловер, во всем сомневающийся, пустил из бороденки неожиданно осадистый бас:

– Не подсунули бы фальшивых денег, в тюрьму сядешь. Какой-то мой покойный тятятка поднял на дороге виколаевкп, а они поддельными оказались!

– Сам уж дед бородатый, а все еще тятякаешь, никак не можешь простить ему, что нашел не настоящие.

– Дядя Ермоша, умеешь ты краснобаить о земле, а работать нет сноровки у тебя. Не деловой ты мужик, не хозяин земли, - сказал Автоном.

– Помолчи, сосунок! Не знаешь ты цену земли - она и дня твоей не была. Земля тогда хороша, когда она твоя, как родная жена, и никто, окромя тебя, дела с ней не имеет. А теперь земля ничья. Бездомовная.

– Народная земля, не ругай ее. Заплакала бы земля, если и в твоих руках была.

Вышедшие из горницы нарядные разгоряченные девки потащили парней, подталкивая в спины.

– Ну, Автоном Кузьмич, бить тебя будем. Не совестно с женатиками про пахоту толковать, а невеста тоскует, и мы досуха исплакались. А ты, Тимофа, аи не накалякался на волюшке?
– И вроде невысокая бокастенькая Грипка Горячкина втолкнула Тимку в горницу. Пахло от ее разгоревшегося лица девичьей чистотой, глаза смеялись.

Жарко и светло горела лампа-"молния". Марька в голубой кашемировой кофте с буфами сидела у передней стены за столом, облитым белой скатертью, вязала жениху шарф. Показалась она Тимке не прежней спокойно-доброй смущенно-увертливым взглядом встретила его, и румянец, бывало безмятежно горевший яблочками на щеках, поджег теперь все лицо. Автоном сел рядом с нег схватил Грипку за руку, усадил под бок к Тимке:

– Одари, Грипка, его платком, соблюдай обычай.

– Не надо мне.
– Тимка ссутулился, как молодой.

только что оперившийся беркутенок, спрятал длинные руки в карманах.

Но Грипка сунула в карман пиджака Тимке платок с тыквенными семечками, принялась за шитье. Заигрывая, как это делали все девки со своими парнями, она уколола его иголкой, будто невзначай. Тпмка отодвинулся, запунцовели уши.

Здоровый красномордый Семка Алтухов, одолев дремоту, отлепился от голландки, вышел на середину горницы, скомандовал: