Я теряю счет тому, сколько раз мы занимались любовью, потому что именно на это, это все и похоже. В нем нет ни гнева, ни ненависти, ни негодования, как будто, отгородившись на некоторое время от остального мира, мы забыли обо всем этом. Это лишило нас, в прямом и переносном смысле, того, кем мы являемся как люди, не дочерью Джованни или сыном Марко, не осиротевшими скрипачкой и доном мафии, не невольной невестой или невольным женихом. Только София и Лука. И в течение недели я обнаруживаю, что мне нравится, кто мы такие. Но, конечно, это только усложняет все дело. Потому что у меня все еще есть свой секрет, и он или она растет с каждым днем.

Несколько раз я чуть не сказала об этом Луке. Это вертится у меня на кончике языка, обычно в наши самые интимные моменты, но каждый раз я останавливаю себя. Все еще есть этот затяжной страх, что что-то в этом не по-настоящему, что другой ботинок может упасть в любой момент. А потом я думаю об Ане и о том, на что она идет, чтобы найти выход для ребенка и для меня, и я снова в замешательстве.

Я не думаю, что мне больше нужен выход. Но что, если я ошибаюсь?

Весь полет домой я чувствую, что вот-вот расплачусь. Мы с Лукой в последний раз занялись любовью на прохладной кровати, застеленной льняными простынями, прежде чем собрать вещи, чтобы уехать, и я прижалась к нему, желая остановить время и не возвращаться к реальности.

Чтобы не приходилось делать выбор, который мне скоро предстоит.

На обратном пути мы оба молчим. Интересно, чувствует ли Лука то же самое, что и я, думает ли о том же. Я не осмеливаюсь спросить. Я чувствую, как напряжение растет по мере того, как проходит час, и мы приближаемся к дому, и я чувствую стеснение в животе, которое не имеет никакого отношения к моей беременности. Я не хочу возвращаться к тому, как все было раньше. Я не могу сожалеть о времени, которое мы провели вместе во время медового месяца, это была одна из лучших недель в моей жизни, но сейчас гораздо тяжелее осознавать, что мы можем быть вместе. Зная наверняка, насколько хорошими мы можем быть, что короткий промежуток времени до этого был не просто случайностью.

Это могло бы быть реальностью. И я хочу этого.

На взлетной полосе нас ждет машина. Когда мы проскальзываем внутрь, я ожидаю, что Лука отстранится, снова замкнется, но он этого не делает. Вместо этого он тянется к моей руке, и я чувствую, как моя грудь сильно сжимается, когда его пальцы переплетаются с моими.

Я не была уверена, чего ожидать, когда мы вернемся в пентхаус, вернемся ли мы к напряжению и холодности друг к другу, будет ли это неловко, если последняя неделя просто исчезнет.

Я никогда, даже в самых смелых мечтах, не ожидала бы того, что мы увидели, когда двери лифта открылись.

Кровь размазана по полу, стенам, кровавый отпечаток ладони на полпути вверх, как будто кто-то пытался подхватиться, прежде чем упасть, или подняться на ноги. Лука немедленно отшатывается, его рука тянется к пистолету, которого там нет, он с силой отталкивает меня за спину, делая несколько шагов назад и оглядываясь по сторонам.

— Мы поднимемся по лестнице, — решительно говорит он. — Держись позади меня.

На этот раз я слишком напугана, чтобы спорить. Я поступаю именно так, следуя за ним вверх по лестнице. Это утомительно, подниматься пешком в пентхаус. К тому времени, как мы добираемся до нашего этажа, я так тяжело дышу, что предпочла бы просто прокатиться в чертовом лифте.

Лука осторожно открывает дверь, на мгновение прислушиваясь к шагам или шуму. Раздается слабый, низкий стон, и он хмурится.

— Что за хрень? — Бормочет он, выглядывая в коридор. — Блядь.

Последнее он произносит громче, горячо ругаясь, и мой желудок сжимается при мысли о том, что может быть там, снаружи. Я думаю о том, что кто-то оставил нам раненое животное как своего рода извращенное предупреждение или полуживое тело одного из людей Луки. И действительно, когда мы оба выходим в коридор, на пороге нашего дома лежит распростертое тело. Ковер в холле испачкан кровью, и когда мы осторожно приближаемся, я вижу ее по всему телу, на кистях, предплечьях, лице… ее лице.

Я зажимаю рот руками, подавляя крик.

Анастасия… моя Ана.

СОФИЯ

На минуту я даже не уверена, жива ли она. Но затем она двигается, совсем чуть-чуть, и еще один стон срывается с ее разбитых и распухших губ.

— Нам нужно затащить ее внутрь, — настойчиво говорит Лука. — Быстрее! Помоги мне с ней.

Она лежит мертвым грузом, но каким-то образом нам вдвоем удается осторожно затащить ее внутрь и доставить в ближайшую гостевую ванную на втором этаже квартиры. Я впечатлена тем, что Луке, похоже, все равно, что кровь капает по всему полу или что она размазана по его джинсам и новой белой футболке. Он сосредоточен на том, чтобы мы отнесли ее куда-нибудь, где мы сможем лучше осмотреть ее травмы. Когда мы укладываем ее на теплый кафельный пол ванной комнаты с подогревом, Лука начинает открывать краны в ванне.

— Нам нужно согреть ее, уберечь от шока, — твердо говорит он. — София, она вообще реагирует?

— Немного, я думаю. Мы должны отвезти ее в больницу, позвонить 911…

— Нет. — Голос Луки тверд. — Мы не знаем, как давно это произошло. Если это была Братва, они все еще могут быть рядом. Возможно, они ждут, что мы сделаем именно это. Нам нужно позаботиться о ней здесь, где безопаснее.

Я с ним не спорю. Вместо этого я возвращаю свое внимание к Ане, пытаясь оценить ее травмы. Ее губы распухли и багрово-красные, скулы разбиты и в синяках, опухшие глаза почти закрыты. Ее лицо в крови, у нее не хватает клока волос, кожа головы кровоточит в том месте, где она была вырвана.